Книга алхимика(Роман) - Уильямс Адам (читаемые книги читать txt) 📗
Когда наступила тишина, я вздохнул с облегчением. Теперь я мог сосредоточиться на задаче, которую поставил перед собой. Мне хотелось, чтобы Айша предстала перед альморавидами настоящей красавицей. Я закрыл ей глаза, оттер кровь с губ и подбородка, оправил одежду… Я почувствовал, что меня обступают воины, но они не стали меня беспокоить, за что я им и сейчас очень благодарен.
Через некоторое время платок, которым я вытирал Айше лицо, насквозь пропитался кровью. Тогда я вспомнил о сумке, которую обронил Паладон. Там я нашел кое-какую одежду и с ее помощью закончил задуманное. А еще я нашел крошечную фигурку, удивительно искусно вырезанную из дуба. Она была отполирована, покрыта лаком и показалась мне самим совершенством. В своих руках я держал расправившего крылья орла, сжимавшего в когтях два сердца. Наверное, Паладон собирался подарить фигурку Айше, точно так же, как игрушечную лошадку — сыну. Собирался, да не успел… Что ж, я помогу ему… Мне доводилось быть посредником и раньше…
Из головы орла торчало маленькое ушко, через которое я продел тоненькую золотую цепочку. Я носил ее на себе со смерти отца, к ней крепился амулет, подаренный мне матушкой. Получившееся ожерелье я надел на Айшу так, чтобы фигурка орла находилась как можно ближе к сердцу. Потом я поднял принцессу на руки. Сам не понимаю, как я сумел это проделать с сухожилием, пробитым стрелой. Айша показалась мне совсем невесомой. Такое иногда происходит с телом, когда его оставляет душа.
Воины, с интересом смотревшие на меня, были альморавидами. Лица их были закутаны тканью, и я видел лишь глаза, которые смотрели на меня не без сочувствия. Только один из них не давал мне покоя, назойливо требуя, чтобы я сдался.
— Да нет же, ты не понимаешь, — терпеливо втолковывал я ему медленно и четко, чтобы до него дошел смысл сказанного. — Госпожа Айша — принцесса. Надо доставить ее во дворец. Там ей будет лучше. Там она будет ближе к своему брату эмиру.
Мне пришлось повторить это на разные лады несколько раз. Наконец его же товарищи велели ему отстать от меня. Один из воинов сказал, что я блаженный, познавший прикосновение Аллаха. Не знаю, что он имел в виду, но я премного обязан ему за его заступничество.
Еле переставляя ноги, я двинулся вперед. Воины расступились, пропуская меня. Они смотрели на меня с уважением. У кого-то даже стояли в глазах слезы.
Далеко я, конечно же, не ушел. От боли, кровопотери и изнеможения я потерял сознание задолго до того, как добрался до дворца.
НИША СВЕТА
Андалусия, 1938 год
За окном уже занималась заря, в свете которой на оконных витражах постепенно стали проступать призрачные силуэты святых. Пинсон сморгнул слезы. Он их немного стыдился. «Оказывается, я ничем не отличаюсь от крестьян, которым читал историю жизни Самуила. Я совсем как ребенок, мечтающий лишь об одном — счастливом конце красивой сказки», — подумал он. В рукописи еще оставалось несколько страниц, но профессор не нашел в себе сил даже бегло их просмотреть. Кто знает, о каких еще трагедиях и несчастьях там идет речь?
За его спиной слышались голоса пробуждающихся ото сна людей. Пинсон глубоко вздохнул. Ему еще надо придумать, что сказать заложникам. Ведь Пако может принести дурные вести или не вернуться вовсе.
Сунув книгу в карман, профессор вспомнил последний разговор Самуила и Паладона. Два друга беседовали в потайной комнате, дожидаясь Азиза, отправившегося во дворец ради спасения Айши. Безумная, самоубийственная затея! Друзья, как и он, Пинсон, поставили на карту буквально все. Он, Пинсон, отправил на разведку Пако, который, мягко говоря, не заслуживал доверия. Шансы на успех и в том и в другом случае представлялись мизерными, но иного пути нет. Пинсона удивляло то, с каким мужеством и решимостью Паладон и Самуил были готовы принять любой исход событий. «Да, я не исключаю, что мы потерпим неудачу, — сказал Паладон, — но теперь никто не посмеет назвать это поражением… Если нам суждено сегодня погибнуть, мы встретим смерть вместе. В каком-то смысле это можно назвать победой. Вот только знать о ней будем лишь мы одни».
Удивительно, что в час страшной опасности друзья думали не только о спасении Айши, не только о самих себе, но и о сохранении Идеи, о которой так пекся Самуил. Перед Пинсоном стояла задача спасти тех, кто ему близок и дорог: внука, странную рыжеволосую красавицу, которая таким удивительным образом ворвалась в его жизнь, ну и, понятное дело, остальных заложников… Однако тревога не покидала профессора. Ему казалось, что он упускает нечто очень важное. Сюда его привела сама судьба — рукопись открыла путь к спасению, а прошлой ночью, валясь с ног от усталости, он пережил нечто вроде духовного пробуждения, когда ему почудилось, будто сам камень стен пульсирует, источая некую сверхъестественную могучую силу, которая подпитывает его. И ради чего? Неужели лишь для того, чтобы он отыскал потайной ход, пройдя по которому можно спастись от гибели? Нет, это представлялось слишком мелким! Может, в случившемся крылось нечто большее, то, что он пока не сумел понять?
Идея. Идея. Раз за разом он возвращался к Идее, о которой рассуждал Самуил.
Пинсон окинул взглядом собор, внутреннее убранство которого постепенно проступало в свете зарождающегося дня. Храм казался профессору воплощением совершенства. Он вспомнил надпись на надгробии архитектора, молитвенное обращение Паладона к «Создателю, Первооснове Движения Небесных Сфер, Повелителю Линии и Круга, Подлинной Форме и Всевидящему Оку». Как было бы здорово облазать весь собор снизу доверху, а потом сравнить его со столь же прекрасной мечетью, сокрытой внизу.
Какой кошмар, что это чудо собираются разрушить!
«Мы-то с внуком, может, и спасемся, а вот собор и мечеть, в которых заключены тайные символы терпимости, гармонии, согласия и мира, погибнут. Их поглотит ненависть, а великая Идея Самуила превратится в очередную разлетевшуюся на тысячи осколков мечту. И вновь мерзавцы отпразднуют победу. Что ждет нас в будущем? Ничего хорошего. Торжество зла».
Мелочные свары между атеистами и верующими, левыми и правыми, профсоюзами и собственниками, вылившиеся в кровавую схватку между фашистами и коммунистами, уже успели погубить ту Республику, которую любил Пинсон. Раскол на два диаметрально противоположных лагеря вскоре может привести Европу к масштабной войне. Дорвавшимся до власти деспотам воплощенная в камне мечта Паладона о преисполненном человеколюбия мире чужда, а ведь эта мечта за восемь веков нисколько не потеряла актуальности. Времена, наступившие сейчас, страшнее тех, в которых жил Самуил. Новые материалистические идеологии ведут борьбу за главенство в мире конформизма, где нет места чуду.
И вот теперь Огаррио собирается погубить один из последних оставшихся в мире символов надежды.
Пинсон, испытывая неподдельную грусть, рассматривал личико спящего Томаса, гадая, какое будущее уготовано его внуку. Затем он перевел полный печали взгляд на Марию, пытаясь представить, что бы ему сказал сейчас философ Самуил. Скорее всего, он бы ласково произнес: «Собор — это лишь камень да строительный раствор. Правда живет в умах и сердцах, а не в символах. Твой долг — спасти всех, кого можешь, а главное, кого любишь». Пинсон отлично понимал, что в этом и заключается его задача, но сейчас его переполнял праведный гнев.
Какой смысл жить, если в мире не осталось добродетели? Что отличает человека от зверя? Только идеи, породившие за многие тысячи лет цивилизацию. Уничтожь их — и человечество снова погрузится в варварство. Неужели он хочет, чтобы Томас жил в подобном мире?
Нет, что-то должно остаться.
Пинсон сел прямо, ощущая прилив сил. Теперь он знал, что ему надо делать. Речь не идет о выборе. Профессор принял решение, понимая, что именно так он и должен поступить. «Какой смысл гадать о том, что могло бы произойти в иных обстоятельствах?» — подумал он и все же, глядя на внука и женщину, с которой он с радостью прожил бы остаток дней, почувствовал, как его сердце сжалось от тоски. Волею судьбы он оказался именно здесь и сейчас. Волею судьбы ему поручено дело, которое надо довести до конца. Как знать, может, ради этого он появился на свет и в этом и заключается весь смысл его жизни?
