Беглецы - Карпущенко Сергей Васильевич (читать книги полные .TXT) 📗
Мужики разволновались не на шутку. Раздались возгласы сожаления о том, что им не доверяют, хотя они и сами уже давно меж собой кумекали о незаконном императрицы царствии, но только громко об этом еще не говорили – случая не было.
– Господи! – широко перекрестился Игнат Суета. – Да мы здесь все до единого со всеми своими потрохами законному-то да истинно православному с великой радостью передадимся, поелику нет больше мочи кровопийство купцов да прочей торгующей падали терпеть!
– Не станем, не станем боле терпеть! – раздались крики. – Год хотя бы вольными да богатыми пожить! Заели нас купцы, душееды проклятые!
– Говори, говори, как нам Павла Петровича на престол царей российских возвесть! Животы за то дело кладем!
Мужики, бородатые, нескладные, простирали к лежащему Беньёвскому клешневатые руки, азартно, негодующе шумели, осмелевшие от собственной ярости. Но лежащий поднял руку, призывая к молчанию, и разом смолкли мужики.
– Ребята, ваша приверженность искренняя святому делу цесаревича Павла мне таперя хорошо заметна стала. Но одними криками да словесным радением что сделать можно супротив армий Катерининых? Ведь ее генералы турка сейчас под орех щелкают, так не нам же с вами Санкт-Петербург воевать идти?
– Точно! – усмехнулся кто-то. – Скорехонько укакаешься!
– В оном случае, – продолжал Беньёвский, – действовать надобно с превеликой осторожностью и осмотрением, чтоб прежде того, как дело зачнем, не дать никому повод нас с вами в железо заковать.
– О том не печалься, – с обидой в голове заверил Суета. – Яко караси подо льдом молчком сидеть станем.
– Ну и отменно. Посему торопиться не будем, покуда я из Петербурга от одномышленников своих известий верных не получу о том, что все уж к падению известной вам персоны готово. Тем же временем, чтоб было, чем казачишек Нилова попугать, фузеями до порохом запасайтесь. Сабли, шпаги, пистолеты тоже не лишними будут. А главное – тайну нашу блюдите!
– Поняли! – закричали сразу несколько голосов.
– Отменно поняли, – сказал и зачем-то поклонился Суета. – А скажи, как нам тебя величать, мил человек?
Беньёвский приосанился:
– Зовут меня, робятки, Мориц-Август, а роду я Беньёвских.
– Беньёвский? Ну, сие нам проговаривать долго, а будешь ты у нас для удобной короткости Бейноском.
Постояв еще немного, стали мужики из избы выходить, но Игната Беньёвский задержал:
– Тебя ненадолго попрошу остаться.
Игнат остановился и, когда товарищи его покинули избу, присел на краешек кровати, где указал ему место больной.
– Ты ведь у них за старшого, Игнат? – широко улыбнулся Беньёвский.
– Точно, за старшого, – кивнул Суета.
– Ну так я вот что у тебя спросить хотел: то судно, на коем вы на Алеуты плыли, где сейчас?
– А выбросило нас тогда на берег, где река Большая в море впадает.
– И что ж вы учинили с кораблем?
– Хотели поначалу топорами изрубить до сжечь по злобе, но канителиться не захотели да забоялись, что Холодилову способ дадим нас за поломку той посудины на каторгу упечь.
– Сие ведь барк?
– Правда твоя, барк. Токмо гнилой весь оказался, когда рассмотрели мы его хорошенько, – под свежей обшивкой все старое и трухлявое.
– Где ж теперь тот барк?
– Загнали его тогда в бухту Чекавинскую. Полагаю, всю зиму он там простоит, ежели сам собой не развалится, а Холодилову в Охотск его перегонять не стали.
Беньёвский сильно о чем-то задумался, потом спросил:
– Что ж, совсем тот барк для плаванья дальнего не пригоден?
– Для долгого вояжа крепости в нем вовсе не осталось – гниль трухлявая, – решительно покрутил головой Игнат. – Он и слабой бури не выдержит, в щепу разлетится. У него и мачты в гнездах не держатся, и такелаж худой, и паруса дырявы. Сам Николай Угодник на ковчеге оном плыть не отважился бы.
– Ну а ежели починить тот барк? К весне управиться можно?
Игнат, было видно, серьезно задумался, подергал себя за серьгу, ответил не сразу:
– Я, понятно, с робятами своими потолковать могу, но в деле том я несколько заковык наблюдаю.
– Каких же?
– Ну, во-первых, к какому лешему мы тот барк чинить станем? Купцу Холодилову потрафить желая? Другая заковыка в том, что если браться задело оное, так видя в нем хорошую выгоду, потому как мы, чай, сам знаешь, артель, и работаем за деньги, а не за спасибо. Третья заковыка самая трудная, ее перепрыгнуть сложней всего – барк для починки в док сухой поставить надобно, чтоб днище ему самым тщательным манером заделать. Вот тогда и может быть в том барке прок, а покуда он не корабль, а худое решето. Но все же... – Игнат поморщил рябое свое лицо, – есть у меня сумнение большое насчет надобности предприятия того.
– Ну, в пользе сего дела ты, Игнат, сомневаться перестань. Надобность в барке великая.
– Какая ж?
– Пока не могу тебе точно сказать.
Игнат обидчиво покачал головой:
– Что ж, ваше дело, господское, мужика в замыслы свои посвящать осмотрясь, помаленьку, с оглядкой. А то, боитесь, обскачет вас как-нибудь мужик, на козле объедет.
– Хорошо, Игнат, – серьезно произнес Беньёвский, – скажу тебе всю правду: корабль тот нужен затем, чтобы уплыть отсель подальше, когда оного случай потребует.
– Куда ж уплыть? – расползлись в улыбке толстые губы Игната.
– За пределы империи Российской.
– А что за случай предвидеться может?
– Наша неудача.
– Ну а поплывет кто? Ты?
Беньёвский тянул с ответом.
– А ежели... и ты с товарищами?
Игнат провел широкой ладонью по носу, усмехнулся:
– Нет! Не вижу, чего ради, сударь, мы в столь дальнее путешествие отправиться должны. Каким таким медом на чужбине намазано? Знаю, плыть из России мои ребята не захочут.
Беньёвский, словно забыв, что он болен, вспылил:
– Но ты же мне сам говорил, что вас тут купцы да промышленники поедом едят, и начальство себя беззаконно ведет! Казнь недавнюю вспомни – разве по правде товарища твоего кнутом отстегали?
– Не по правде, но за ту неправду Нилов перед Вышним Судом ответ держать будет! А то, чтоб от таковой неправды, за порты держась, мотать отсель за море, считаю для себя обидным. Плыть с тобой посовестлюсь. Чай, русская земля, не неметчина.
Беньёвский нехорошо усмехнулся:
– Русская! Давно ль она русской-то стала. Ста лет еще не минуло!
– Ну, раз стала-таки, значит, русская. Вот и весь тебе наш сказ. – Игнат ударил себя по колену и поднялся. – Ладно, мил человек, пойду, поздно уж. То, что ты о судне мне толковал, товарищам своим пересказывать не буду, а уговор наш помни – ежели серьезно, без смеха ты все прочее удумал, так будем от тебя сигнала ждать. Тем же временем готовиться станем. У нас уже семь ружей имеется да ножи у кажного, коими мы зверя морского бьем. Сыщем, чем Ниловых вояк попугать.
Игнат поклонился и пошел к выходу. В дверях он столкнулся с Хрущевым, почти презрительно взглянул на него и вышел. Хрущов проводил его улыбкой и, ложась на кровать, сказал:
– Вижу по физиономии твоей, что худо внимали тебе оные холопы. Эка надумал! Авантажу с хамами добиться захотел!
7. ВАНЯ ВЗВОЛНОВАН
С той самой минуты, когда Устюжинов Ваня впервые принял участие в судьбе лежащего на земле окровавленного, незнакомого ему человека, он ясно ощутил, как прильнул к нему и тут же прирос всем телом. И сильное чувство это становилось день ото дня все неотвязчивей и крепче. Не любя, но всегда жалея тех, кому не повезло, Ваня в поверженном Беньёвском несчастливца все-таки не увидал, но скорее человека сильного, который лишь случайно оступился, но уж если подымется – а подымется наверняка! – то жалеть придется его обидчиков. И еще углядел в нем Ваня то, чего недоставало именно ему: мудрости и холодного, стального сердца. Вот поэтому и сделалась для Устюжинова работа по уходу за раненым не обязанностью тяжкой, а радостью от сознания того, что нужен тому, кто сильнее и могучее тебя. Приходил он к Беньёвскому и один, и с Маврой, которая сама увязалась за возлюбленным, – последнее время, примечал Иван, любила она его диковатой какой-то, недевичьей страстью.
