Мы - Майоров Николай Петрович (книги онлайн полные TXT) 📗
Вот здесь, на мехмате, я и познакомилась с Колей Майоровым: наши
места в читальне оказались случайно рядом. Впрочем, «познакомились»
сказано не очень точно: мы с Николаем знали друг друга и раньше, были в
одном практикуме, в одной языковой группе и к тому же были соседями по
общежитию, но знали друг друга внешне, со стороны, не проявляли
47
интереса. А тут нашли общие интересы, как-то легко разговорились.
И возвращались из читальни домой уже вместе.
Темой нашего разговора были чьи-то стихи, напечатанные в
университетской газете.
48
Позднее эта тема – поэзия – никогда не могла иссякнуть, хотя
появилось и много других интересных для обоих тем.
Поражала его удивительная работоспособность. Несмотря на то, что
по учебной программе нужно было перечитывать буквально горы книг, что
49
приходилось просиживать в читальнях и по воскресеньям, Коля успевал
очень много писать. Почти каждый вечер он читал новое стихотворение.
Коля легко запоминал стихи и любил на память читать стихи
любимых поэтов.
Помню его увлечение Блоком и Есениным и в то же время –
Уитменом. Помню период особенного увлечения Маяковским. Он даже
подражать ему начал ( эти стихи не сохранились).
Из современников очень любил Твардовского.
* * *
…Война подступала всѐ ближе и ближе. Коля очень глубоко
переживал судьбу товарищей, побывавших на финской войне. Помнится, он
рассказывал о ранении Сергея Наровчатова, гибели Арона Копштейна. Их
он знал по Литинституту (тяжело ранен был его школьный друг Володя
Жуков, тоже поэт).
Мне кажется, что именно под влиянием этих событий и переживаний
создано одно из самых сильных стихотворений Коли Майорова – «Мы».
* * *
Наступила последняя наша студенческая мирная зима 1940-1941 года.
Опять лекции, занятия в читальне, посещения литературного кружка.
Нагрузка у Коли была очень большая: ведь он учился в Литинституте, да и
на истфаке в этот год работы было много.
В этот год Коля особенно много писал, и именно стихов этого
периода почти не сохранилось.
В конце 1940 года он закончил большую и, пожалуй, лучшую свою
поэму «Ваятель».
Судя по письму, которое я получила от него (подписано 19 июля),
замысел поэмы возник у Коли в поезде, по дороге в Иваново – на летние
каникулы. Он писал:
«Приятно лежать на спине и пускать кольца дыма в потолок вагона…
Кончил курить. Голова чуть кружилась. Медленно нащупывались какие-то
отдельные строчки, потом сон брал своѐ, слова куда-то проваливались, а
память их снова возвращала… Снова навязывались целые строфы. Полез за
записной книжкой, а то забуду. Записал. Писать было трудно – вагон
качало. Получилось вот что.
Творчество
50
Есть жажда творчества, уменье созидать,
На камень камень класть, вести леса строений.
Не спать ночей, по суткам голодать,
Нести всю тяжесть каждодневных бдений…»
И дальше – тот самый кусок (без четырѐх последних строк и с
некоторыми разночтениями), который печатается теперь как стихотворение
«Творчество».
Припоминаю ещѐ несколько строк поэмы, которые, мне кажется, я не
видела среди стихов, собранных В. Н. Болховитиновым:
…А небо будет яростно и мглисто
Пылить с боков
Снежком голубизны…
Быть может, ты
Неопытным туристом
Сорвѐшься с той
Проклятой крутизны,
Но ты не трусь!
Назад тебе – ни шагу!
Грозит обвалом
Каждый поворот.
И не убив –
Не прячь обратно шпагу,
И падая,
Ты сделай шаг вперѐд!
. . . . . . . . . . . . . . .
Ведь сущность жизни
Вовсе не в соблазне,
А в совершенстве форм еѐ и в том,
Что мир грозит,
Зовѐт тебя и дразнит,
Как женщина с ума сводящим ртом…
51
Пришла зрелость, стихи становились всѐ своеобразнее и отточеннее.
Его стихи этого периода трудно спутать с чьими бы то ни было – он
говорил собственным голосом, только ему одному присущими словами. Но
тут грянула война…
* * *
Окна Горьковской читальни на Моховой, где мы готовились к
очередному экзамену по диамату, были широко открыты. И не все сразу
поняли, что же произошло, когда с площади донеслась передаваемая всеми
радиостанциями Союза грозная весть. Но все, один за другим, вдруг
поднялись и вышли на улицу, где у репродуктора уже собралась толпа.
Война!.. Помню лицо пожилой женщины, в немом отчаянии поднятое к
репродуктору, по нему текли слѐзы. Мы же в то момент ещѐ не вполне
реально представляли, что нас ждѐт.
У нас с Николаем в это время как раз была размолвка. Увидев друг
друга, мы даже не подошли, поздоровавшись издали. И только через
несколько дней, когда всем курсом девушки провожали ребят на
спецзадание, мы вдруг осознали всю серьѐзность, весь ужас происходящего.
Я очень хорошо помню этот вечер. Заходило солнце, и запад был
багровым. На широком дворе одной из краснопресненских школ
выстроились повзводно уезжающие на спецзадание студенты.
Помню Николая в этот момент – высокий, русоволосый, он смотрел
на кроваво-красный запад широко распахнутыми глазами… Что видел он
там? Судьбу поколения, так хорошо предсказанную им в стихотворении
«Мы»? Может быть, именно в тот момент он особенно ясно понял это,
почувствовал, что «Мы» – это стихи о нѐм самом, о его товарищах, что
«ушли не долюбив, не докурив последней папиросы», в бой за мир и
счастье, в бой, который помешал им прожить большую жизнь и дойти до
потомков в бессмертных творениях, а не только в «пересказах устных да в
серой прозе наших дневников…».
Видно, и у меня в этот момент шевельнулось какое-нибудь тяжѐлое
предчувствие и горестно сжалось сердце, только я бросилась к Николаю, и
мы крепко обнялись. Это была наша последняя встреча…
* * *
52
Многих студенток 4-го курса отправили на работу по специальности.
Я попыталась было попасть на фронт, но из-за сильной близорукости меня
не пропустила медкомиссия. Тогда я получила назначение на работу и
уехала в Ташкент. Адреса Николая я не знала и, уезжая, оставила ему
открытку по адресу его друга, студента художественного института Н.
Шеберстова. В ответ я получила от Николая несколько писем из армии. Ни
одно из них не имело обратного адреса.
Это очень хорошие письма, душевные и трагичные, очень
характерные для Николая. В одном письме он писал:
«Ты желаешь мне мужества, если буду в бою. Спасибо. Хоть ты
знаешь, что я в этом деле не отличусь. Но что смогу – сделаю».
Человек скромный, даже застенчивый, лишѐнный малейшей рисовки
и показного, скорее гражданский, чем военный, Коля Майоров в то же
время был наделѐн большой внутренней силой, мужественной
убеждѐнностью, которые прорывались наружу, когда он читал свои стихи.
Мне рассказывали уже после войны, что Коле предлагали уехать в
Ярославское военное училище. Буквально в последнюю минуту отказался
он и от возможности отправиться на фронт с агитбригадой, куда его
