Мы - Майоров Николай Петрович (книги онлайн полные TXT) 📗
Быль военная
Ночь склонилася над рожью,
Колос слепо ловит тьму.
Ветер тронул мелкой дрожью
Трав зелѐную кошму.
Тишина котѐнком бродит
От реки до дальних троп.
У соседки в огороде
Дремлет ласковый укроп.
Мой товарищ курит трубку,
Говорит не торопясь.
О боях, о жаркой рубке
Начинается рассказ.
Только вот глаза прикрою,
Память снова говорит.
Под днепровскою волною
59
Не один товарищ спит.
И пройди по всем курганам –
Бой кровавый не забыт,
И курганы носят раны
От снарядов и копыт.
Мы не раз за трубкой вспомним
Быль военную годов,
Как в упор в каменоломню
К нам тянулись семь штыков.
Как прорвались мы гранатой –
Всѐ снесли в огонь и дым.
Даже мост спиной горбатой
Встал в испуге на дыбы.
…Мой товарищ, мой ровесник,
Мой любимый побратим,
Этой славы, этой песни
Никому не отдадим.
Кстати, о печатанье стихов. При жизни Николай Майоров напечатал
не больше 4–5 стихотворений. Напечататься, выйти в свет он никогда не
старался, считая, что настоящие стихи, если они будут, – впереди.
Требовательный к себе, он не искал лѐгкого успеха. А уж в ту пору
его стихи были на редкость зрелыми, крепкими, выгодно отличались от
«поэтической продукции» сверстников.
Помнится, году в 38-м в наших местах (а жили мы на окраине
Иванова) разбился самолѐт. Весь личный состав погиб.
На другой день на зелѐном Успенском кладбище состоялись
похороны. В суровом молчании на холодный горький песок первой в нашей
мальчишеской жизни братской могилы военные лѐтчики возложили
срезанные ударом о землю винты самолѐта.
А вечером Коля читал свои стихи, которые, помнится, заканчивались
строфой:
Вот если б все с такою жаждой жили,
Чтоб на могилу им взамен плиты
Их инструмент разбитый положили
И лишь потом поставили цветы…
60
Событие это оставило в его душе неизгладимый след. Чуткий и
отзывчивый к людям, он превыше всего ставил в человеке мужество и
прямоту. Тема бесстрашия, гуманизма, преданности делу навсегда осталась
для него ведущей.
Стихи о памятнике, как и многие другие, опубликованы не были.
Несмотря на дружеские советы, автор в редакцию их не отнѐс.
– О жизни и смерти – это очень трудно… Надо так написать, как я не
могу, – горячо доказывал он.
На традиционные встречи с бывшими воспитанниками 33-й школы в
дни зимних и летних каникул он приезжал буквально набитый стихами. К
тому времени, с 39-го года. Коля Майоров параллельно с историческим
факультетом посещал семинарские занятия в Литературном институте. У
него были две зачѐтные книжки, и тут и там он шѐл отлично.
С любовью, горячо рассказывал Коля о поэтическом семинаре Павла
Антокольского, на память читал стихи своих московских друзей.
Для нас, младших поэтов, тех, кто ещѐ оставался в школе, эти встречи
были настоящим праздником: ведь он видел и знал многих настоящих
живых поэтов! Разговоры завязывались горячие: об искусстве, о литературе
– и в том и в другом знания он обнаруживал основательные, удивительные
для студента. Если кто «зарывался», с полки немедленно снимался том
Лермонтова, Пушкина и ли Есенина – смотря по обстоятельствам. Время
пролетало незаметно.
* * *
Особенно плодотворными были для Майорова 39-й и 40-й годы. Он
пишет две большие поэмы – «Ваятель» и «Семья» – и множество стихов.
В записях, оставшихся от родителей, случайно сохранился небольшой
(подлинность его подтверждает В. Болховитинов) отрывок из поэмы
«Семья», поэмы о годах коллективизации: кулак Емельян – один из главных
персонажей – бежит из деревни. Несколько строк из большой картины.
На третьей полке сны запрещены.
Худой, небритый, дюже злой от хмеля,
Спал Емельян вблизи чужой жены
В сырую ночь под первое апреля.
Ему приснилась девка у столба,
В веснушках нос, густые бабьи косы.
Вагон дрожал, как старая изба,
61
Поставленная кем-то на колѐса.
Ко времени работы над поэмой «Семья» относятся и
нижеприведѐнные фрагменты, которые печатались недавно как отдельные
стихи.
Дед
Он делал стулья и столы
И, умирать уже готовясь.
Купил свечу, постлал полы
И новый сруб срубил на совесть.
Свечу поставив на киот,
Он лѐг поблизости с корытом
И отошѐл. А чѐрный рот
Так и остался незакрытым.
И два огромных кулака
Легли на грудь. И тесно было
В избѐнке низенькой, пока
Его прямое тело стыло.
Что я видел в детстве
Косых полатей смрад и вонь.
Икона в грязной серой раме.
И средь игрушек детский конь
С распоротыми боками.
Гвоздей ворованных полсвязки.
Перила скользкие. В углу
Оглохший дед. За полночь – сказки.
И кот, уснувший на полу.
Крыльцо, запачканное охрой.
И морды чалых лошадей.
Зашитый бредень. Берег мокрый.
С травой сцепившийся репей.
На частоколе чѐрный ворон
И грядка в сорной лебеде.
Река за хатою у бора,
62
Лопух, распластанный в воде.
Купанье – и попытка спеться.
Девчонка, от которой ждѐшь
Улыбки, сказанной от сердца.
…Всѐ это шло, теснилось в память,
Врывалось в жизнь мою, пока
Я не поймал в оконной раме
В тенѐтах крепких паука.
О, мне давно дошло до слуха:
В углу, прокисшем и глухом,
В единоборстве билась муха
С большим мохнатым пауком.
И понял я, что век от века,
Не вняв глухому зову мук,
Сосал, впиваясь в человека,
Огромный холеный паук.
И я тогда, давясь от злобы,
Забыв, что ветер гнал весну,
Клялся, упѐршись в стенку гроба,
В котором отчим мой уснул.
Клялся полатями косыми,
Страданьем лет его глухих.
Отмщеньем, предками босыми,
Судьбой обиженного сына,
Уродством родичей своих, –
Что за судьбу, за ветошь бедствий
Спрошу я много у врага!
Так шло, врывалось в память детство,
Оборванное донага.
От большой поэмы «Ваятель» остался один отрывок, подлинность
которого не подлежит сомнению, он печатается как стихотворение под
названием «Творчество». Другой отрывок – не очень точный – приводится
Ириной Пташниковой.
63
По-видимому, к первоначальным вариантам поэмы относится и
приводимый ниже отрывок, который рукой же Майорова датируется 38-м
годом.
Никто не спросит, не скостит,
Не упрекнѐт обидным словом,
Что стол мой пятнами изрыт,
Как щѐки мальчика рябого.
Я спал на нѐм. Кому-то верил.
И писем ждал. Знать, потому,
Захлопнув поплотнее двери,
Я стал завидовать ему.
Живу с опаской. Снов не знаю.
Считаю даты. Жду весны.
А в окна, будто явь сквозная,
Летят, не задевая, сны.
Проходят дни, и всѐ короче,
Всѐ явственней и глуше мне
Поѐт мой стол, и чертят ночи
Рисунок странный на стекле.
И в тонких линиях ваянья.
Что ночь выводит по стеклу,
Так много слѐз и обаянья,
Пристрастья вечного к теплу, –
