Атта Тролль - Гейне Генрих (читать книги бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
В тихом море романтизма.
Только конь волшебной сказки
Долетит к нему на крыльях.
Там забота не причалит,
Пароход не бросит якорь,
Не появится филистер
С вечной трубкою в зубах.
Сонной одури и скуки
Не нагонит звон церковный,
Этот феям ненавистный,
Мрачный гул колоколов.
Там и царствует в веселье,
Вечной юностью сияя,
Жизнерадостная фея,
Светлокудрая Абунда.
Там в прогулках и в беседах,
Средь подсолнечников ярких,
Дни проводит королева
Паладинов, мир забывших.
Да, но ты, Иродиада,
Где же ты, скажи! Я знаю,
Ты мертва, лежишь в могиле,
Там, где град Ерушолаим.
Днем -- недвижный труп -- лежишь ты!
В величавом саркофаге.
В полночь ты встаешь, заслышав
Свист бичей и звонкий хохот.
И летишь за буйным сонмом,
За Дианой и Абундой,
Средь охотников веселых,
Невзлюбивших крест и муку.
Что за общество! О, если б
Сам я мог скакать ночами
По лесам! С тобою рядом
Я б летел, Иродиада!
Ибо ты мне всех милее,
Больше греческой богини,
Больше феи ты мила мне,
Ты, о мертвая еврейка!
Я люблю тебя. Ты видишь,
Как душа во мне трепещет!
Будь моей, моей девчонкой,
Мой кумир Иродиада!
Будь моей, отдай мне сердце!
Выкинь в мусор это блюдо
С головой глупца кровавой,
Лучшим блюдом насладись.
Посмотри, я словно создан
Для тебя! Мне горя мало -
Проклял бог тебя, мертва ль ты,
Это все ведь предрассудки.
И с моим блаженством вечным
Обстоит весьма неясно,
И живой я или мертвый,
Я и сам подчас не знаю.
Лишь позволь -- и точно рыцарь,
Точно cavalier-servente 1,
Буду я носить твой плащ
И терпеть твои капризы.
По ночам с тобою рядом
Буду мчаться в диком сонме,
Говорить с тобой, смеяться
Над своей безумной речью.
Коротать с тобою буду
Ночи долгие, но днем
Буду, грустный, одинокий,
Плакать на твоей могиле;
День за днем сидеть и плакать
Там, где прах царей великих,
Там, где гроб моей любимой,
Там, где град Ерушолаим.
--------------------
1 Рыцарь, спутник (ит.).
И старик, еврей бездомный,
Проходя, вздохнет и скажет:
"Плачет он, что храм разрушен,
Что погиб Ерушолаим".
ГЛАВА XXI
Аргонавтами без Арго
Мы в горах пешком блуждали,
Не руно, не золотое -
Шкура снилась нам медвежья.
Ах мы, горе-аргонавты,
Следопыты новой кройки!
Никакой великий классик
Наших странствий не прославит.
А уж мы ль не настрадались!
И каким жестоким ливнем
Угостило нас на круче,
Где ни деревца, ни дрожек.
Грыжа ль прорвалась у туч?
(Мог бандаж набрюшный лопнуть.)
Но такого ливня с градом
Не видал Ясон в Колхиде.
"Зонтик! Тридцать шесть монархов
За один-единый зонтик
Отдаю гуртом!" -- кричал я,
А с меня лилась вода.
Утомленные смертельно,
Раздраженные и злые,
С видом мокрых псов пришли мы
Поздно ночью в дом Ураки.
Ведьма, сидя у огня,
Мопса толстого чесала,
Но, как только мы явились,
Псу дана была отставка.
Занялась Урака нами.
Приготовила мне ложе,
Развязала эспардильи -
Неудобнейшую обувь,
Помогла стянуть мне куртку
И прилипнувшие брюки.
Так болван иной прилипнет
Со своей дурацкой дружбой.
"Шлафрок! Тридцать шесть монархов
За сухой и теплый шлафрок!" -
Закричал я. Пар валил
От моей рубашки мокрой.
Весь дрожа, стуча зубами,
Постоял я перед жаром
И, в тепле размякнув сразу,
Опустился на солому.
Сон не шел. Глядел я, жмурясь,
Как раздела ведьма сына.
Села с ним к огню и молча
Полуголого к себе
Положила на колени.
Мопс пред ней на задних лапах
Встал, -- в передних очень ловко
Он держал горшочек с зельем.
Из горшка взяла Урака
Красный жир и стала жиром
Сыну мазать грудь и ребра,
Мазать быстро и поспешно.
Терла, мазала, жужжала,
Убаюкивала сына,
И, потрескивая странно,
В очаге шумело пламя.
Словно труп, костлявый, желтый,
К лону матери приникнув,
Сын лежал и скорбным взором
Пред собой глядел недвижно.
Неужель он вправду мертвый -
Материнскою любовью,
Силой зелья колдовского
Оживленный, бледный призрак?
Странный полусон горячки:
Тело -- как свинцом налито,
Ты лежишь пластом, но чувства
Напряглись невыносимо.
Этот душный запах зелий!
Я мучительно старался
Вспомнить, где его я слышал,
Но припомнить был не в силах.
Этот вой и скрежет ветра
В очаге, как будто стоны
Душ измученных, -- казалось,
Голоса их узнавал я.
А потом, какого страха
Натерпелся я от чучел,
В ряд расставленных на полке
Над моею головою!
Хищно, медленно и страшно
Птицы расправляли крылья,
Мне в лицо уставив клювы,
Точно длинные носы.
Где носы такие мог я
Видеть раньше?.. В Дюссельдорфе?
В Гамбурге? С каким мученьем
Я ловил воспоминанье!
Наконец, меня осилив,
Сон пришел на смену яви,
Вместо бреда наяву -
Крепкий и здоровый сон.
И приснилось мне: лачуга
Стала пышным бальным залом,
Залом с белой колоннадой,
С ярким светом жирандолей.
Исполнял оркестр незримый
Танцы из "Robert le Diable" -
Нечестивый пляс монахинь;
Но гулял я там один.
Наконец раскрылись двери,
И входить попарно стали
Медленным и важным строем
Удивительные гости:
Привиденья и медведи.
Каждый кавалер мохнатый
Вел, идя на задних лапах,
Призрак в саване могильном.
И по всем законам бала
Пары в вальсе закружились;
То-то был курьезный номер,
Страх и смех, представьте сами!
Косолапым кавалерам
Приходилось очень туго:
Да и как не сбиться с такта
В вальсе с призраком бесплотным!
Словно вихрь неумолимый,
Вальс кружил зверей несчастных,
Их сопенье заглушало
Даже мощный контрабас.
Часто пары спотыкались,
И медведь рычал на призрак
И его по заду шлепал,
Чтобы неуч не толкался.
А порою в вихре танца
С головы своей подруги
Саван стаскивал медведь,-
И на свет являлся череп.
Но внезапно загремели
Барабаны и литавры,
Подхватили звонко трубы,
И вовсю пошел галоп.
Эта часть мне не доснилась,
Ибо вдруг один Топтыгин
Наступил мне на мозоль:
Я завыл и пробудился.
ГЛАВА XXII
Хлещет Феб коней ретивых,
Гонит весело квадригу,
Он уже почти полнеба
В дрожках солнечных объехал.
Только в полдень перестал я
Грезить о медвежьем вальсе,
Вырвался из плена странных,
Фантастичных сновидений.
Осмотревшись, я увидел,
Что в лачуге я один.
Мать Урака и Ласкаро
Рано вышли на охоту.
В хижине остался только
Толстый мопс; у очага
Он стоял на задних лапах,
В котелке мешая ложкой.
Повар был он, видно, знатный!
Увидав, что суп вскипает,
Стал он дуть, мешая чаще,
Чтобы снять густую накипь.
Сам я, что ли, околдован,
Или это лихорадка?
Я ушам своим не верю:
Толстый мопс заговорил!
Да, и очень задушевно
Речь повел на чисто швабском;
Говорил и словно грезил -
Как возвышенный мечтатель:
"О, поэт я бедный швабский!
На чужбине суждено мне,
Заколдованному мопсу,
