Завтрашний ветер - Евтушенко Евгений Александрович (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
ного потока, а горный поток несет с собой не толь-
ко чистые горные струи, но и всякую разную щепу
и чертовщину. Натали Саррот напрасно жаловалась
на то, что ее язык «заржавел». Говорит по-русски она
прекрасно.
Я начал с того, что упомянул тезис Мишеля
Турнье о «вине Малларме» в отчуждении француз-
ской поэзии от читателя.
— Правда ли это, на ваш взгляд?
Саррот ответила по-своему:
— Малларме хотел дойти до конца возможно-
стей поэзии и добился того, что остался один на
один со словами.
— Значит, он хотел так писать, чтобы его не
понимали?
Саррот покачала головой:
— Чтобы его не понимали, он не хотел ни мину-
ты. Но так получилось.
262
— А может быть, он хотел, чтобы слова пони-
мали его, то есть относился к ним как к мысля-
щим существам?
Саррот задумалась:
— Наверное, так... Пруст, например, не думал
о читателе. Ведь если постоянно о нем думать, нач-
нешь подделываться под него. Я больше всего це-
ню самостоятельность чувств, которая сама нахо-
дит себе читателя.
— Чем для вас была продиктована форма «но-
вого романа'»?
— Явление «новый роман» собирательно, и кри-
тики, говоря об этом течении, иногда искусственно
объединяют совсем разных писателей. Что касается
меня, то мне хотелось, чтобы роман пользовался та-
кой же свободой формы, как поэзия, музыка, живо-
пись. Почему роман должен быть только отчетом о жиз-
ни, а не самой жизнью? В жизни я всегда больше
всего любила тайные психологические струения, а мно-
гим свойствен только внешний подход к литературе.
Некоторые читатели приучены читать книги лишь
под знаком того, что происходит в сюжете и какова
развязка, — с сожалением пожала плечами Саррот.
— Вы против сюжета?
— Вовсе нет. Но я предпочитаю внешней интри-
ге внутреннюю интригу мысли.
— У Достоевского это сочеталось. Он иногда
брал сюжет анекдотический или детективный, и он
у него перерастал в сюжет философский.
Саррот согласилась:
— Да, у Достоевского сюжетное действие нес-
ло и поддерживало внутреннюю работу. У Пруста
внутренняя работа — сама по себе сюжет. Пруст
доходит до такой скрупулезной правды во взаимо-
отношениях, которой до него никто не достигал. Он
как бы смотрит в микроскоп, отправляясь в мир не-
известных ощущений. Подражатели Пруста, имити-
руя его, впадают в манию снобизма. А он никог-
да не был снобом... Хотите рюмку коньяку?
— Если есть, какого-нибудь сока, — подавленно
пробормотал я, ибо никогда не любил Пруста. Он
мне всегда казался смертельно скучным. Но я встре-
чал и других умных людей, кроме Натали Саррот,
которым нравится Пруст.
263
Существует в литературе что-то небольшое, но пре-
лестное, как и в природе.
Я потихоньку стал подкрадываться к теме феми-
низма:
— Можно ли рассматривать женщин-писателей
в едином потоке литературы, или все-таки существу-
ют женская проза, женская поэзия?
Натали Саррот была четкой в определениях:
— А разве Ахматову и Цветаеву можно отде-
лить от единого потока литературы? Разве это
«женская» поэзия? Это — большая поэзия, написан-
ная поэтами-женщинами, вот и все. Вспомните Эмили
Дикинсон, Эмили Бронте, Вирджинию Вулф, мадам
де Лафайет, написавшую 25 романов. Восхищаюсь
как личностью Жорж Санд, хотя ее стилистика гро-
моздка. А ведь Маргарита Наваррская писала тоже
прекрасные стихи. Есть и сейчас много хороших пи-
сательниц-женщин, но нередко то, что они пишут,
все-таки похоже на журналистику, хотя временами
и блестящую... Вообще я никогда не думала о том,
что есть нравственная разница между женщиной и
мужчиной, отчего некоторые мужчины испытывают
ко мне чувство неприязни. Впрочем, и феминистки то-
же — они ведь считают, что женщина выше мужчины.
— Я не феминист, но я тоже так считаю, — за-
метил я. — Хотя бы потому, что каждая женщи-
на по своей природной сути мать.
Саррот резко отпарировала:
— Слово «отец» ничуть не меньше вызывает во
мне уважения, чем слово «мать». Если отцы бывают
плохими, то плохими бывают и матери. Говорят, что
женщина застенчивей мужчины, краснеет, если при
ней говорят грубости. Кто краснеет, а кто и нет.
Я не раз замечала, что некоторые женщины бывают
гораздо беззастенчивей многих мужчин. Слова «жен-
щина», «мужчина» — это всего-навсего клише. Если
между женщиной и мужчиной такая нравственная
пропасть была бы на самом деле, разве Толстой
описал бы роды в «Войне и мире» так, будто он
сам рожает! Если мы, женщины и мужчины, раз-
ные существа, то разве я тогда смогу понять До-
стоевского так же, как мужчина! Я никогда не со-
глашусь с тем, что понимаю Достоевского хуже
мужчин. В одной из своих вещей я описываю страсть
266
к искусству отца и безразличие к этому его детей.
Это создает драматическую коллизию. Мы не можем
в полную силу восхищаться заходящим солнцем, ес-
ли рядом с нами стоит безразличный к красоте при-
роды человек. Это нас раздражает, притупляет вос-
приятие. Пробовали ли вы смотреть Шекспира ря-
дом с человеком, которому наплевать на Шекспи-
ра? Нам нужно соучастие в восприятии.
— Но в начале нашего разговора вы сказали,
что можно писать, не думая о читателе. Однако чи-
татель — соучастник восприятия. Нет ли здесь про-
тиворечия?
Саррот налила мне еще томатного сока.
— Конечно, есть. Я ведь все-таки женщина.
— Но ведь вы сказали, что между мужчиной
и женщиной нет разницы?
Натали Саррот прижала палец к губам и улыб-
нулась.
Я не специалист по «новому роману», основопо-
ложницей которого считается Натали Саррот. Мое
преимущество перед советским читателем заключа-
ть только в том, что я лично знаком с писатель-
ницей. Иногда такие знакомства мешают восприятию
произведений: волей-неволей сказывается обаяние
или антиобаяние автора. Однажды я был потрясен
встречей с одним всемирно известным писателем: его
лицемерие, хитроумное заигрывание вперемешку с
трусливой подозрительностью, барская огражденность
от читателей высоким забором, секретарем, женой и
даже телохранителями никак не вязались в моем
понимании с его сочным, полнокровным романом,
написанным когда-то в молодости. Я растерялся, а
потом понял: тогда, когда он писал этот роман, он
был совсем другим человеком, а затем дегенерировал,
распался. Я увидел перед собой неприятную, нрав-
ственно неприятную личность, примазавшуюся к сла-
ве другого человека.
Встреча с Натали Саррот меня каждый раз по-
ражала тем, что в ее манере разговаривать совсем
ничего не было «новороманного», более того, эта
манера напоминала мне традиционный полузабытый
стиль бесед из русских романов девятнадцатого ве-
ка. Никакого модернизма полунамеков и красивых
расплывчатостей. Никакой игры в тонкость. Полное
267
отсутствие «салонности». Отношение к литературе
здоровое, ясное, без примеси литературщины. Трез-
вый, зоркий взгляд на жизнь мастера, матери, бабуш-
ки. Четкий, рабочий реализм мышления. Я задумал-
ся: может быть, Саррот, не играя в жизни, «наигры-
вает» в литературе? Нет, это не так. Прочитав но-
вый роман Саррот «Слышит ли он нас?», я вдруг
понял, что передо мной реалистическая проза, и про-
за прекрасная. А еще я подумал о том, что любая
прекрасная проза — это реализм, как бы эта проза
сама себя не называла, и как бы ни называли ее.
А еще я подумал, что там, где искусство прекрасно,
