Часослов - Рильке Райнер Мария (книги полностью TXT) 📗
святой - пребыть со мною.
x x x
Что не было меня мгновенье
назад - Ты знал? Ты молвишь: был.
Так, победивши нетерпенье,
глядишь, я б вечности добыл.
Ведь я не сон, где сон мне снится.
А что к пределу устремится
всего лишь день, всего лишь звук:
и мимо рук Господних дружно
к свободе внешней и ненужной
они падут в тщете потуг.
Лишь тьма Тебе верна одна.
Звезда миров горит пустая...
История - игра простая
камней бесчувственных и дна.
И есть ли здесь каменотес?
Громады требует громада,
ей ничего от нас не надо...
Нет, не тесал Ты этих масс...
x x x
Как буйно свет в Твоей вершине может
шуметь, в ничто предметы обращая,
но обретут Тебя, лишь день сгорит.
И сумерки, как некий свод, возложат
тысячи рук на всех, как бы прощая,
и тысячам чужбина смысл дарит.
Твои влюбленности, порывы, жесты,
мир - тем и держится - в глубинах чует.
Воруешь землю у земных небес Ты
пусть у тебя за пазухой ночует.
Тем Ты и держишься, над ней дыша.
Как звать тебя, узнавшая душа,
но не узнавшая, Кто рядом жил,
от рук Твоих, воздетых, словно скалы,
чтоб чувствам дать закон, - узрит начало
Твоих, как темный лик, безмолвных Сил.
x x x
Охотно милость Ты являешь нам
ветхие жесты во всегдашней славе.
Сумевший же вместе ладони свести
так, что там
толика тьмы трепещет - он тогда
вдруг ощущает: там Господь, и въяве!
и от стыда он
прячет лик в горсти:
се - храм.
То падает на камни, то встает он,
как, впрочем, и другие в этот час,
не убаюкать Господа - измотан,
кто предал здесь не спящего за нас.
Но ощутивший Бога в сердцевине,
не горд, но в страхе за Тебя, и вот
бежит явленного там, на чужбине.
Ты - для скитающихся ныне
в пустыне - манна и исход.
x x x
Только час у дневного предела,
и готова земля ко всему.
Что, душа, сей ты час восхотела:
степью стань и беги во тьму.
Степь широкая, древняя, юная,
где курганы - растущей стеной,
когда ночь разыграется лунная
над забытой Богом страной.
Не мельчи же, молчанье, - начало
всех вещей (их детство святое,
так они тебя слушать хотят).
Степью стань, степью стань, степью стань, и
Старец-ночь над тобой, коих мало
различаю я, словно в тумане:
величайшею слепотою
в чуткий дом твой приходит взгляд.
Так и Старец мыслит не вчуже,
не помимо меня, не сквозь,
и сторожка, и степь - не снаружи,
все с таинственным небом сошлось.
Лишь псалмы с их мятущимся духом,
тихий, он никогда не поет:
он питается чувственным слухом
век и ветер из слуха пьет:
слуха безумных духом.
x x x
И все же: каждый псалом
в себе сохранил я, ни сном,
ни духом Ему не явиши.
Молчит Он в иконной нише,
дрожит борода, светит ум, но
поет - и в напевах Он - Бог.
И вновь у Его я ног:
Псалмы, словно вихрь многошумный
текут в Него - ввек и в срок.
КНИГА ВТОРАЯ
О ПУТИ НА БОГОМОЛЬЕ
1901
x x x
Пусть буря с каждым часом злей
ты знаешь этот гнев.
Все в мире - бегство. Вдоль аллей
продлится бег дерев.
Ты знаешь: Тот, Кто гонит в ночь
деревья за окном,
Он тот же самый, Он точь-в-точь,
Он - тот, к Кому идем.
Недели лета сладко спят,
им снится то да се;
ты знаешь: все падет назад
в Того, Кто создал все.
Ты думал суть познать сполна,
сорвав живую гроздь,
но вновь она таинственна,
и вновь ты только гость.
Ты подыскал себе жилье:
все лето словно дом,
но сердце замерло твое,
а жить ты должен в нем.
Отшельничество настает
молчат с тобою дни;
весь мир тревог, весь мир забот,
как лес - листву, стряхни!
Сквозь ветви брезжит новый путь
и небо - твой приют!
И будь землей, и песней будь,
и краем, где поют.
Тебе, как вещи, будет честь
и ты созреешь в срок,
чтоб Тот, о Ком благая весть,
тебя, узнав, привлек.
x x x
Я вновь молюсь, Благословенный,
Ты вновь внимаешь на ветру.
В моей пучине сокровенной
слова для песни соберу.
Был распылен, разбит, рассеян
на сотню спорщиков мой пыл.
Я каждым смехом был осмеян
и каждой жаждой выпит был.
Я собирал себя на свалке
у покосившихся лачуг,
мои находки были жалки
обрывки губ, обрубки рук.
Казалось мне: еще немного,
но Ты, Предвечный, был вдали,
и пару глаз - увидеть Бога
еще не поднял я с земли.
Я был тогда - сгоревший дом,
где лишь убийца заночует,
пока добычу не почует,
спеша на свет в окне чужом.
Я был, как город, зачумлен,
где замерли слова и звуки
и смерть проходит за кордон,
ложась, как труп, ребенку в руки.
Я был собою поражен,
как будто я - не я, а он
(о мама, сколько горькой муки
из-за него
с тех пор, как сердце в робком стуке
забилось возле твоего).
Но я теперь уже не тот:
из груды моего позора
возникну заново - и скоро
найдется Разум - тот, который
за вещь _одну_ меня сочтет.
Найдется сердце и терпенье
(скорей бы этот миг настал).
О Боже! Я пересчитал
себя - потрать по усмотренью!
x x x
Я тот же самый, тот же самый,
всегда коленопреклонен;
я служка Твой, монах упрямый
до истечения времен.
Я голос в келье (был бы резче
не заглушаемый стеной),
а Ты на все земные вещи
находишь медленной волной.
И нет иного. Из песка
со дна морей возникнут страны,
молчанье выйдет из тумана
молчанье ангельского стана,
молчанье каждого смычка,
но льнут все вещи непрестанно
к Тому, о Ком молчим пока.
О Господи, реши задачу:
Ты все объял, я весь продрог,
но может быть совсем иначе?
Я - целый свет, когда я плачу,
а Ты, внимая, одинок?
Есть у меня на свете друг?
Быть может, он твердит иное?
На свете буря? - Надо мною!
Мои леса шумят вокруг!
Быть может, песня есть другая
и только ей Ты внемлешь днесь,
мой голос робкий забывая?
О Господи, я весь, я здесь!
Я вопрошаю виновато
о том, _что_ значит мой удел.
Я после каждого заката
изранен и осиротел.
Я ночью гол и пуст, как паперть;
до самой утренней зари
я изгнан всеми, в вещи заперт,
как в страшные монастыри.
Тогда я страстно призываю
Тебя, сосед любой беды,
Тебя, тоска моя без края,
о Господи, возьми бразды!
О Господи, Ты шлешь во гневе
ночами к нам не сон, а стон
дитяти, старцу, бледной деве
и каждый как приговорен:
раздастся гулкий бой часов,
со всех сторон обступят вещи,
пространство, сузясь, стиснет клещи,
и жизнь, как руки, затрепещет
и в лес помчит, как свора псов.
Минувшее уйдет вперед,
а в будущее лягут трупы;
тяжелым стуком у ворот
как будто смерть сама грядет
в Тебя колотят, словно в ступу
(проспал петух, уснул восход)...
О Господи, вся ночь - как дом:
повсюду лестницы, ступени,
на переходах стынут тени,
и не уйти, и ждешь в смятенье,
когда забрезжит за окном.
И такова _любая_ ночь,
и так идут они, точь-в-точь,
проснувшиеся, как слепые,
повсюду лестницы крутые,
во тьму вступая.
Молитвы в них живут глухие
и боль тупая.
Но скорбный путь сквозь ночь лишь только
