Завтрашний ветер - Евтушенко Евгений Александрович (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
автограф, который Синатра и поставил на фирмен-
ной салфетке. На вопрос нашего корреспондента,
понравился ли ему завтрак, Синатра, направляясь
в самолет с чемоданом на закодированном замке, от-
ветил: «Англия — родина лучших завтраков». Тела,
читающие газету, будут довольны. Но что это даст
для ищущих, мечущихся душ, которыми полна Анг-
лия? Что же, я кладу на редакционный стол любой
из английских газет эту статью и, улыбаясь, говорю:
«Напечатайте. Попробуйте. Сдачи не надо».
Но вечер памяти Неруды закончился, а жизнь
Англии продолжается. За неделю я успел посмот-
реть два спектакля и штук двадцать фильмов. Но
мне показали один особенный фильм, который меня
потряс. Он был не слабее даже замечательного
фильма Формана «Полет над кукушкиным гнездом»,
где рассказывается о попытке восстания в сумасшед-
шем доме и о медленном обезволивании главного ге-
роя так называемыми транквилизаторами. Это был
документальный фильм, заснятый на видеопленку
медиками клиники Тависток с разрешения их паци-
ентов. Фильм предназначается только для профес-
сионального врачебного использования, а жаль. Его
бы надо показывать в самых крупных кинотеатрах
мира. Нет актеров гениальней самых простых людей,
когда они, забыв о кинокамере, ничего не изображают,
а таковы, каковы они есть. К психотерапевту прихо-
дит средняя английская семья: муж — магазинный
детектив, жена — домохозяйка (оба лет за сорок),
их дети: дочка 12 лет — школьница, и мальчик
Н лет — школьник. Родители не знают, что делать
СО своим мальчиком — он совсем отбился от рук,
прогуливает, ворует из дома, а недавно поджег в
мусорной корзине кучу газет. Родители жалуются
на то, что у них потерян контакт со своими деть-
ми — дети с ними ни о чем не советуются, ни о чем
не разговаривают. Но когда психотерапевт пытается,
чтобы родители откровенно начали говорить с ним, с
нрачом, к которому они пришли за помощью, то они
замолкают, опускают глаза, прячутся в скорлупу не-
доверчивости. Психотерапевт всячески пытается их
раскачать, наконец спрашивает: «Скажите, а о чем
им говорите друг с другом, если не говорите с соб-
ственными детьми?» Родители переглядываются, сно-
па опускают глаза. «Мы редко говорим...» — вы-
давливает муж. «Мы ни о чем уже давно не гово-
рим...» — вырывается у матери. «Тогда зачем же вы
пришли сюда, если ничего не хотите говорить не
только друг другу, но и мне?» — спрашивает пси-
хотерапевт. И вдруг у матери пробивается: «Когда
моя мать была беременной мной, они вместе с отцом
были погребены под руинами после немецкой бом-
бежки. Все думали, что они убиты. Только наша со-
бака этого не думала. Она искала их и нашла по
запаху сквозь обломки. А когда нашла, стала ла-
ни., показывая другим людям место... Их спасли, и
спасли меня в животе моей матери... Так и я
сейчас вроде той собаки... То, что я вас привела
да обломки нашей семьи, это мой лай, а словами я
не умею...»
Великая метафора, случайно вырвавшаяся ИЗ
уст этой женщины, дала психотерапевту, по его соб-
стнеиному признанию, ключ к семейной трагедии
неразговаривания друг с другом. Он понял, что
поджигание мальчиком бумаги в мусорной корзине
было тоже чем-то вроде собачьего лая над облом-
ками — чтобы привлечь внимание взрослых. Психо-
м рапевт научил этих людей разговаривать друг с
другом, открывать друг друга для себя. На видео-
пленке запечатлены их разные встречи, и мы видим,
как на наших глазах семья меняется, скованность
исчезает, и они даже начинают улыбаться, хотя
чуть пугаются своих собственных, непривычных им
улыбок. Психотерапевт в заключение не подводит
ни к какому «хэппи энду» — он осторожен в про-
гнозах по поводу их будущих взаимоотношений. Но
надежда на неравнодушие друг к другу появилась,
затеплилась, хотя еще робко. Они хотя бы в перво-
начальной степени перестали быть существующими
телами, начали становиться еще неумело и неуклю-
же — сосуществующими душами.
Я люблю Гайд-парк и каждый раз, когда при-
езжаю в Англию, хожу туда. Мне нравится идея от-
крытого выплескивания людьми своих душ. Но на
этот раз Гайд-парк произвел на меня грустное впе-
чатление, может быть, потому, что я пришел туда
после тавистокского, неподдельно исповедального
фильма. В речах, затянутых в крахмальные ворот-
нички квакеров, и расхристанных анархистов, и бес-
нующихся националистов, и сексуальных пророков с
немытыми шеями я уловил одну из самых жалких
разновидностей актерства — игру в исповедальность.
Слушатели были в основном из иностранных турис-
тов. Гайд-парк стал чем-то вроде цирка. Кроме то-
го, я был опечален тем, что не увидел моего старого
безымянного знакомого — толстого, похожего на но-
сорога африканца, который всегда водружал свою
личную лестницу с портретом и красным знаменем
и безудержно говорил, мешая в речах и горькую
правду жизни, и зазывные ярмарочные шуточки. Но
что-то в нем было настоящее — в этом африканце,
полном отчаяния и одновременно вакхического озор-
ства. Я не нашел его на этот раз и невесело поду-
1.1 ал, что он, может быть, заболел или даже умер.
Ведь на моей памяти он говорил на этом углу, с
этой самой лестницы, уже без малого лет два-
дцать.
Но люди должны говорить друг с другом, долж-
ны выкладывать друг другу души — иначе они ста-
нут только телами. Без актерства, а так, как в Та-
вистоке, мало-помалу, с трудом подбирая слова, но
с каждым словом открывая для себя друг друга.
Хороших людей на земле большинство, но они орга-
низованы хуже, чем плохие...
Не в этом ли проблема и сегодняшней Англии,
и всего человечества?
«НЕОБЯЗАТЕЛЬНО ЛЮБИТЬ
ТОЛЬКО БОЛЬШИЕ ДЕРЕВЬЯ»
Парижские заметки
1
Голый до пояса, уже немолодой мужчина в чер-
ных колготках прохаживался напротив центра Пом-
пиду, зазывно поигрывая татуированными бицепса-
ми, пока не собралась толпа. Для начала мужчина
выпустил изо рта несколько клубов пламени. Затем
он вынул из дерюжного мешка доску со вбитыми
в нее гвоздями, положил ее на мостовую и располо-
жился спиной на остриях гвоздей. Один за другим
на мохнатую грудь стали залезать приглашенные ши-
роким, радушным жестом туристы — американцы,
англичане, немцы. На груди образовалась целая ва-
вилонская башня. Когда она развалилась, мужчина
ловко вскочил с гвоздей, торжественно показывая
всем свою спину. Она была сильно исцарапана, но
не кровоточила. Раздались аплодисменты, и монеты
со звоном посыпались в шапку, лежащую на мосто-
вой. Это — работа. Тяжелая ежедневная работа.
В майские предвыборные дни перед вторым ту-
ром, когда все улицы Парижа и подземные пере-
ходы были оклеены портретами противоборствующих
кандидатов — Жискар д'Эстена и Франсуа Митте-
рана, понятие «работа» ни для кого не отменялось,
за исключением тех, у кого этой работы не было.
Озабоченно громыхали отбойные молотки в руках
рабочих, ремонтирующих улицы, озабоченно окунали
кисти в краску художники Монмартра, озабоченно
раскладывали в маленькие корзиночки свежую ма-
лину и клубнику зеленщики, и, взмокшие, как ло-
мовые лошади, танцовщицы ночных кабаре озабо-
ченно репетировали перед пустыми залами канкан,
вскидывая натруженные ноги выше слипшихся во-
лос, на которые только вечером сядут парики и
