Собрание стихотворений и поэм - Гамзатов Расул Гамзатович (электронные книги без регистрации .txt) 📗
2
«Прекрасна песня, что звучит над зыбкой. Своею красотой и чистотой Она сравниться может лишь с улыбкой Младенца, что лопочет в зыбке той.
Светильник материнского напева Нам озарил дороги бытия. Певуньи, нас баюкавшие, где вы? Своей уже давно лишился я…
Но мать жива, пока зажженный ею Огонь в душе сыновней не погас. Увы, в иных сердцах он все слабее С годами – добрый световой запас.
И те, что на земле творят насилье, Жгут все – людей, селенья, всходы нив, Те песню материнскую забыли, Светильник в адский пламень превратив.
Родник прекрасен, зарожденный в недрах Несокрушимой матери-скалы, Как он прозрачен, как сияет щедро, Как эти струи звонкие светлы!
Я часто опускался на колени Пред этим чудом, к свежести припав. Но родника вершинного бурленье Вниз устремлялось и меняло нрав.
В себя вобрав песок, отбросы, копоть, Засохший лист, густого ила ком, Поток, петляя по случайным тропам, Стал мутным и беспутным ручейком.
Мой остров! Он прекрасен был, по слухам. Разжечь мою фантазию легко. Измерьте расстоянье между ухом И глазом – как оно невелико.
Но оказалось, что оно не меньше, Чем даль столетий и морей и стран. Об этом рассказал мне Остров Женщин Рубцами давних неизбывных ран.
В пучину бедствий повергая племя, Стихия мечет молнии с небес. Сгустилось туч губительное бремя… Но все-таки вначале был Кортес.
Нас непрестанно этому учили Былые годы, наши времена, Вам в Чили назовут и в Кампучии Сегодняшних Кортесов имена.
Разрушенные бомбами селенья И обезлюдевшие города. Как лодки рыбаков, без сожаленья Их захлестнула черная беда.
Иного я не ведаю ответа, Когда передо мной всплывают вдруг Руины Нагасаки, камни гетто, Опутанный колючкой Равенсбрюк.
Мой Остров Женщин, как ты безответен, Как облик твой загадочно-суров! О сколько их теперь на белом свете – Таких осиротевших островов!
Я побывал в местах, где всех шахтеров Подземная стихия унесла. Владельцы шахт, не ваш ли алчный норов Тому виной? А вдовам нет числа…
Я у соседей был и в дальних далях, Ручей пересекал и океан. В Болгарии доселе в черных шалях Встречают гостя вдовы партизан.
В селеньях, душегубами сожженных, Мужчины все расстреляны подряд, Как рассказать об одиноких женах, Чья вечная примета – черный плат.
Я видел синеглазых, черноглазых, В Европе видел, в Азии встречал, Одна тоска звучала в их рассказах, Один укор в молчанье их звучал.
Они одно и то же повторяли, Везде была их исповедь горька, Они сухие слезы вытирали Соленым краем черного платка.
Я вспоминаю маму в черной шали, Ее глаза бедой обожжены. Исток ее пожизненной печали – Два сына, не вернувшихся с войны.
С полей сражений кони приходили Без всадников, как вестники утрат. Невесты поникали, обессилев, И убирали свадебный наряд.
Мы в мае поминаем поименно Солдат, что вражьей сталью сражены, И зажигаем двадцать миллионов Свечей – в минуту скорбной тишины.
А звезды с высоты взирают хмуро И вопрошают жителей земли: – Уроки Чингисхана и Тимура Неужто впрок вам, люди, не пошли?
Я облетел все континенты мира, Я повидал далекий Остров Слез, Оттуда два суровых сувенира Я для своих сородичей привез.
Два символа из обожженной глины, Две крохотных фигурки, две беды. Они судьбой изваяны единой – Две женщины над кромкою воды.
Я прихватил с собой еще и третий Карибский дар, особый талисман. Как жизни зов, как вызов лихолетью, Как знак надежды – он в дорогу дан.
Он все из той же огнестойкой почвы Индейцем создан, глиняный божок. Ваятель испытал его на прочность, Снабдил крылами, в пламени обжег.
То птица Феникс. Из-под груды пепла Она взметнулась и парит опять, Чтоб вера в человечество окрепла, Способное творить и воскресать.
Лети над океанами и твердью, Мой талисман, спеши из края в край. Мой Феникс – дух бесстрашья и бессмертья, Своим крылом влюбленных осеняй!
Война, мы знаем, не рождает сына, Она сиротство горькое плодит. Для тех, кто разум подавляет силой, Да будет путь к всевластию закрыт!
Да будет нами навсегда развенчан Пират, грозящий гибелью живым. Планету в Остров Одиноких Женщин Мы превратить вовеки не дадим.
Я прибегаю к помощи эфира, Взываю к людям: – Не щадите сил, Чтоб шар земной как добрый Остров Мира Сиял среди бесчисленных светил.
Наш общий дом, идя своей орбитой, Свершая миллионолетний путь, Со всех сторон Вселенною омытый, Цвети, будь благодатен, счастлив будь!»
3
У родного стою порога И встречаю весну опять. Завершилась моя дорога, И поэму пора кончать.
Я с друзьями – их всюду много Выхожу на прямую связь. Завершилась моя дорога, Но тревога не улеглась.
Завершилась моя дорога, Побратались в строке слова. Не стихает моя тревога, Но надежда моя жива.
Земляки мои, где б я ни был, Я ведь горец – не потому ль Жажду весточки из Гуниба, Вижу мысленно Унцукуль.
Я стою в окруженье близких. Собираюсь в аул Цада, Где цветы на лугах альпийских В эту пору пестрят всегда.
Вьются троп каменистых петли, Отражаясь в моих глазах. Был ли дождик у вас в Телетле? Как встречает весну Хунзах?
Хорошо ли ростки прогреты И у нас, и в краю любом? Что взойдет на полях планеты, Что мы осенью соберем?
Песнь о двадцатилетних
I.
Не знаю, с чего эту песню начать, С какого такого заветного слова, Которое жжет мою грудь по ночам, Чтоб вырваться снова из плена немого.
С мечтою о ней я покинул свой дом И с думой о ней возвратился с чужбины… О чем эта странная песня, о ком Рыдает во мне, словно клин журавлиный?
… В Японии я в январе побывал, В чудесной стране восходящего солнца, И сразу попал, с корабля да на бал, На празднество двадцатилетних японцев.
Какой удивительный праздник! Его Увы, не сравнить с нашим Днем молодежи. Он только для тех, кому двадцать всего — Ни на год не старше, ни на день моложе.
В саду императора юность страны Сверкала, как радуга в небе, где краски, Сливаясь, приветствовать были должны Всеобщего двадцатилетия праздник.
Прекрасная юность! Ты, как кимоно, Затейливой лентой причудливой ткани Струилась повсюду, стекаясь в одно Глубокое русло безумных желаний.
Хотел бы обнять я твою красоту! Как много сегодня вокруг новобрачных, Которых по взглядам видать за версту — Не встретить здесь физиономии мрачной.
Два десятилетья у них позади… Вращается время, как будто пластинка, И все ж они в самом начале пути, Где все им желанно, где все им в новинку.
Двадцатая зрелость, о, как ты юна! Танцуя без устали вальсы и твисты, Ты огненной музыкой опьянена… Хмелеешь от хохота, словно от виски.
Весь Токио нынче танцует с тобой, И кажется мне, что быстрей в этот вечер Вращается даже наш шар голубой, Спеша восходящему солнцу навстречу.
Вдруг головы всех устремляются ниц… И, приподнимая столетий завесу, Как в сказке, в саду появляется принц С прекрасною Золушкой, ставшей принцессой.
Покуда традиции строго храня, Стоит молодежь в восхищенном поклоне, Супруги, и возгласа не оброня, На лестницу чинно восходят, как пони.
И принц произносит короткую речь… И хоть мне, аварцу, язык тот неведом, Я чувствую — он лаконичен, как меч, Приученный к молниеносным победам.
А юность с почтеньем внимает ему, Как сакура в зимнем саду расцветая, И только один я никак не пойму, Что может январь быть прекраснее мая.
О, двадцатилетие! Это пора, Быть может, всего благодатней на свете?.. Я вспомнил аульские те вечера, Где был я мальчишкой семнадцатилетним.
И девушка та, по которой вздыхал, Была меня старше всего на три года… Но сверстник ее, будто бы аксакал, Глядел сверху вниз неприступно и гордо.
Ах, лучше бы вовсе их не вспоминать… Но памяти вновь я листаю страницы И вижу там Каспий, где мне двадцать пять, А рядом прекрасные девичьи лица.
Им только по двадцать, не больше того, А я уже в жизни немало изведал, И сердце вскипает в груди оттого, Что мне безразличны былые победы.
