Завтрашний ветер - Евтушенко Евгений Александрович (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
Владимиром Соколовым, который, кстати, помог мне
поступить в Литературный институт, несмотря на от-
сутствие аттестата зрелости. Соколов был, безуслов-
но, первым поэтом послевоенного поколения, нашед-
шим лирическое выражение своего таланта. Для ме-
ня было ясно, что Соколов блестяще знает поэзию
и вкус его не страдает групповой ограниченностью—
он никогда не делит поэтов на «традиционалистов»
и «новаторов», а только на хороших и плохих. Этому
он навсегда научил меня.
В Литературном институте моя студенческая
жизнь также дала мне многое для понимания поэ-
зии. На семинарах и в коридорах суждения о стихах
друг друга были иногда безжалостны, но всегда иск-
ренни. Именно эта безжалостная искренность моих
товарищей и помогла мне спрыгнуть с ходуль. Я на-
писал стихи «Вагон», «Перед встречей», и, очевидно,
это было началом моей серьезной работы.
Я познакомился с замечательным, к сожалению
до сих пор недооцененным поэтом Николаем Глазко-
вым, писавшим тогда так:
Я сам себе корежу жизнь,
валяя дурака.
От моря лжи до поля ржи
дорога далека.
У Глазкова я учился рассвобожденности интона-
ции. Ошарашивающее впечатление на меня произвело
открытие стихов Слуцкого. Они были, казалось, ан-
типоэтичны, и вместе с тем в них звучала поэзия бес-
пощадно обнаженной жизни. Если раньше я стре-
мился бороться в своих стихах с «прозаизмами», то
после стихов Слуцкого старался избегать чрезмерно
возвышенных «поэтизмов».
Учась в Литинституте, мы, молодые поэты, не
были свободны и от взаимовлияний. Некоторые стихи
Роберта Рождественского и мои, написанные в 1953—
1955 годах, были похожи как две капли воды. Сей-
час, я надеюсь, их не спутаешь: мы выбрали разные
дороги, и это естественно, как сама жизнь.
Появилась целая плеяда женщин-поэтов, среди
которых, пожалуй, самыми интересными были Ахма-
дулина, Мориц, Матвеева. Вернувшийся с Севера
Смеляков привез полную целомудренного романтизма
поэму «Строгая любовь». С возвращением Смелякова
в поэзию стало как-то прочнее, надежнее. Начал пе-
чататься Самойлов. Его стихи о царе Иване, «Чай-
ная» сразу создали ему устойчивую репутацию высо-
кокультурного мастера. Были опубликованы «Кёльн-
ская яма», «Лошади в океане», «Давайте после дра-
ки помашем кулаками...» Бориса Слуцкого, стихи но-
ваторские по форме и содержанию. По всей стране
запелись выдохнутые временем песни Окуджавы.
Выйдя из долгого кризиса, Луговской написал: «Ведь
та, которую я знал, не существует...», у Светлова
снова пробилась его очаровательная чистая интона-
ция. Появилось такое масштабное произведение, как
«За далью — даль» Твардовского. Все зачитывались
новой книжкой Мартынова, «Некрасивой девочкой»
Заболоцкого. Как фейерверк возник Вознесенский.
Тиражи поэтических книг стали расти, поэзия вышла
на площади. Это был период расцвета интереса к по-
эзии, невиданный доселе ни у нас и нигде в мире.
Я горд, что мне пришлось быть свидетелем того
времени, когда стихи становились народным собы-
тием. Справедливо было сказано: «Удивительно мощ-
ное эхо, — очевидно, такая эпоха!»
Мощное эхо, однако, не только дает поэту боль-
шие права, но и налагает на него большие обя-
занности. Воспитание поэта начинается с воспитания
поэзией. Но впоследствии, если поэт не поднимается
до самовоспитания собственными обязанностями, он
катится вниз, даже несмотря на профессиональную
искушенность. Существует такая мнимо красивая
фраза: «Никто никому ничего не должен». Все долж-
ны всем, но поэт особенно.
Стать поэтом — это мужество объявить себя долж-
ником.
Поэт в долгу перед теми, кто научил его любить
поэзию, ибо они дали ему чувство смысла жизни.
Поэт в долгу перед теми поэтами, кто были до
него, ибо они дали ему силу слова.
Поэт в долгу перед сегодняшними поэтами, своими
товарищами по цеху, ибо их дыхание — тот воздух,
которым он дышит, и его дыхание — частица того
воздуха, которым дышат они.
Поэт в долгу перед своими читателями, современ-
никами, ибо они надеются его голосом сказать о вре-
мени и о себе.
Поэт в долгу перед потомками, ибо его глазами
они когда-нибудь увидят нас.
Ощущение этой тяжелой и одновременно счастли-
вой задолженности никогда не покидало меня, и, на-
деюсь, не покинет.
После Пушкина поэт вне гражданственности не-
возможен. Но в XIX веке так называемый «простой
народ» был далек от поэзии, хотя бы в силу своей
неграмотности. Сейчас, когда поэзию читают не толь-
ко интеллигенты, но и рабочие, и крестьяне, понятие
гражданственности расширилось — оно как никогда
подразумевает духовные связи поэта с народом. Когда
я пишу стихи лирического плана, мне всегда хочется,
чтобы они были близки многим людям, как если бы
они сами написали их. Когда работаю над вещами
эпического характера, то стараюсь находить себя в
тех людях, о которых пишу. Флобер когда-то сказал:
«Мадам Бовари — это я». Мог ли он это сказать
о работнице какой-нибудь французской фабрики? Ко-
нечно, нет. А я надеюсь, что могу сказать то же са-
мое, например, о Нюшке из моей «Братской ГЭС»
и о многих героях моих поэм и стихов: «Нюшка —
это я». Гражданственность девятнадцатого века не
могла быть такой интернационалистской, как сейчас,
когда судьбы всех стран так тесно связаны друг
с другом. Поэтому я старался находить близких мне по
духу людей не только среди строителей Братска или
рыбаков Севера, но и везде, где происходит борьба
за будущее человечества, — в США, в Латин-
ской Америке и во многих других странах. Без
любви к Родине нет поэта. Но сегодня поэта нет и
без участия в борьбе, происходящей на всем земном
шаре.
Быть поэтом первой в мире социалистической
страны, на собственном историческом опыте проверя-
ющей надежность выстраданных человечеством идеа-
лов, — это налагает особую ответственность. Истори-
ческий опыт нашей страны изучается и будет изучаться
и по нашей литературе, по нашей поэзии, ибо ни-
какой документ сам по себе не обладает психологи-
ческим проникновением в сущность факта. Таким об-
разом, лучшее в советской литературе приобретает
высокое значение нравственного документа, запечат-
ляющего не только внешние, но и внутренние черты
становления нового, социалистического общества.
Наша поэзия, если она не сбивается ни в сторону
бодряческого приукрашивания, ни в сторону скепти-
ческого искажения, обладает гармонией реалисти-
ческого отображения действительности в ее развитии,
может быть живым, дышащим, звучащим учебником
истории. И если этот учебник будет правдив, то он
по праву станет достойной данью нашего уважения
к народу, вскормившему нас.
Переломный момент в жизни поэта наступает тог-
да, когда, воспитанный на поэзии других, он уже на-
чинает воспитывать своей поэзией читателей. «Мощ-
ное эхо», вернувшись, может силой возвратной волны
сбить поэта с ног, если он недостаточно стоек, или
так контузить, что он потеряет слух и к поэзии, и ко
времени. Но такое эхо может и воспитать. Таким об-
разом, поэт будет воспитываться возвратной волной
собственной поэзии.
Я резко отделяю читателей от почитателей. Чита-
тель при всей любви к поэту добр, но взыскателен.
Таких читателей я находил и в своей профессиональ-
