Любовь-весенняя страна - Рязанов Эльдар Александрович (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные .txt) 📗
верный признак старости, выстрелившей в нас. * * *
Стареют фильмы, книги и душа.
И в результате жизни — ни шиша!
* * *
Иногда обязан прессе я тем, что у меня депрессия!
* * *
— Что делать с нашим поколеньем?
— Оно пойдёт на удобренье...
* * *
Что ни напишет — издаётся вскоре, доволен кабинетным варевом.
Он думает — переплывает море, на деле — окунается в аквариум.
Жизнь прожита и на исходе!
Уже косая на подходе...
Торопишься понять, подлец, зачем же ты возник в природе?
Да нету времени. Конец!
Телеграмма Оресту Верейскому в день рождения
Без тебя, Орик, хлеб горек, водка сладкая, а жизнь — гадкая.
20 июля 1984
* * *
К поэзии манила непогода.
Но на себя я не возьму греха.
Живой подстрочник, черновик природы любого совершеннее стиха.
* * *
Он — полурусский, полужид, полусоветский, полуконтра,
О, как ему несладко жить, обороняясь на два фронта.
1984
* * *
Я каждою минутой дорожу: я исключил из жизни все собранья, симпозиумы, съезды, заседанья и приготовленных ладоней не держу для бурного рукоплесканья.
Март 1983
ВЕТЕР
Было тихо в белом свете, свет стал белым от зимы...
Вдруг примчался шалый ветер — устроитель кутерьмы.
Впереди неслась позёмка хулиганскою ордой, а за нею ветер звонкий, крепкий, смелый, молодой. Ветер был озорником — рвался нагло в каждый дом.
Он в лицо плевался колко, он раздел от снега ёлки, молотил метелью в окна так, что дом стонал и охал.
Ветер был самоуверен — дул в разнузданной манере.
Он вломился, как налётчик, оборвал все провода.
В коридоре умер счётчик, в кране кончилась вода. Электричества нет в избах, мы не смотрим телевизор, мы живём теперь при свечке, раздуваем жар у печки.
Ветер груб и неумерен — выл в разнузданной манере. Налепил кривых сугробов, не проехать, не пройти, на нехоженых дорогах ни тропинки, ни пути.
Издавая хамский посвист, скорый ветер отбыл в гости то ль на север, то ль на юг.
А потом вернулся вдруг!
Мы и охнуть не успели, снова заскрипели ели.
Ветер продлевал бесчинства и чинил большие свинства, сыпал манкою из снега так, что потемнело небо, вздыбил саван-покрывало, буря гикала, плясала, ветер гадко хохотал.
Наконец, и он устал.
Иль дебоша устыдился, лёг в лесу, угомонился.
Взвесил свою жизнь, подумал. И от огорченья умер.
Снова тихо в белом свете... Только жаль, что умер ветер.
* * *
Где Камергерский встретился с Тверскою, на том углу,
впервые ты сказала мне такое:
— Я вас люблю!
И в первый раз поцеловала там на виду
и навсегда околдовала.
А я всё жду
покорно, сумасшедше и мятежно, тоску тая,
когда придёшь ко мне и скажешь нежно:
— Я вся твоя!
Но не пришла и не сказала мне на беду.
Надежда умерла, устала.
Теперь не жду.
1989
СВЕРСТНИКУ
Его взяло отчаянье и зло.
В тюрьме родился, в ней провёл всю жизнь он. Иным везёт. Ему не повезло: застенком для него была отчизна.
Пожизненно! Весь срок прошёл в тюрьме, где свыкся он с суровым распорядком.
Он знал, конечно, что живёт в дерьме, но уговаривал себя, что он в порядке.
Он жал плечом — незыблема стена!
А правила жестоки, неизменны.
Да, на таран не шёл, и в том его вина.
Порой лишь бился головой о стену.
Считал, что в каталажке и умрёт.
Но вдруг начальник новый был назначен, пробил в стене дыру, проём, проход и для начала всё переиначил.
Привольный мир открыла та дыра: дорогу, речку, луг, где лошадь ржала.
В пролом рванула первой детвора и босиком по полю побежала.
Ребята в речку прыгали визжа, они свободу приняли как должно.
А он, привыкший к кулакам вождя, с опаской шёл, наощупь, осторожно.
Приволье, а ему не по себе:
нет стукачей, не бьют, не держат плётку.
И он, мечтавший о такой судьбе, вдруг захотел вернуться за решётку...
Он рад и злобен. И в конце пути всё проклинает и благословляет.
Тюрьма не только держит взаперти, она к тому ж ещё и охраняет.
Гримасой жалкою его лицо свело, фигура сгорбилась понуро и устало.
С эпохою ему не повезло —
как раз на жизнь свобода опоздала!
1989
Сон — это жизни продолженье, но ночь — не продолженье дня. Тут очень сложное сложенье, замысловатое сраженье со светом тьмы и с явью сна.
И неизвестно, где больнее, и неизвестно, где страшнее — в дремоте или наяву.
Но всё ж во мгле ночной слышнее, когда на помощь я зову...
* * *
Скажи мне, кто твой друг, и я скажу — кто ты! — знакома поговорка эта с детства.
В ней столько чистоты и простоты — иных веков наивное наследство.
Скажи мне, кто твой враг, и я — кто ты? — скажу. Вражда врага надежнёй дружбы друга. Бесценной ненавистью вражьей дорожу.
Ведь в этом силы собственной порука.
* * *
Как пробиться к такому стиху, чтобы он излучал обаяние, чтобы чувства ложились в строку без излишеств и без придыхания?
Как пробиться к обычным словам, в их естественном, скромном значении, сдёрнуть с них шелуху, всякий хлам. Где набраться такого умения?
Как пробиться ещё к колдовству, чтоб звучала строфа, как мелодия, чтобы строчки несли красоту и живыми остались в народе.
Нине
Когда я просто на тебя смотрю, то за тебя судьбу благодарю.
Когда твоя рука в моей руке, то всё плохое где-то вдалеке.
Когда щекой к твоей я прислонюсь, то ничего на свете не боюсь.
Когда я глажу волосы твои, то сердце замирает от любви.
Когда гляжу в счастливые глаза, то на моих от нежности слеза.
Как то, что чувствую, пересказать?
Ты мне жена, сестра, подруга, мать.
Не существует безупречных слов, что могут передать мою любовь.
И оттого, что рядом ты со мной, я — добрый, я — хороший, я — живой.
Стих этот старомоден, неказист и слишком прост, но искренен и чист.
С улыбкой светлой на тебя смотрю, и жизнь, что вместе мы, благодарю.
1985
ВСТРЕЧА
После ливня летний лес в испарине.
Душно. Солнце село за рекой.
Я иду, а мне навстречу парень, он — черноволосый и худой.
Он возник внезапно из туманности со знакомым, близким мне лицом.
Где-то с ним встречался в давней давности, словно с другом, братом иль отцом.
Время вдруг смутилось, заколодилось, стасовалось, как колода карт...
На меня глядела моя молодость — это сам я сорок лет назад!
Головой кивнули одновременно, посмотрели пристально в глаза.
Я узнал родную неуверенность.
О, как мне мешали тормоза!
На меня взирал он с тихой завистью, с грустью я рассматривал его.
В будущем его, я знал безжалостно, будет всё, не сбудется всего.
Он застенчив, весел, нет в нём скрытности, пишет он наивные стихи.
Я провижу позднее развитие, я предвижу ранние грехи.
Будут имя, книги, фильмы, женщины. Только всё, что взял, берёшь ты в долг.
И на время. Нет нужды в оценщике — ты пустым уходишь в эпилог.
Главное богатство — это горести, наживаешь их из года в год!
Что имеет отношенье к совести, из печалей и невзгод растёт.
Он в меня смотрелся, словно в зеркало, отраженье — старая балда!
Лишь бы душу жизнь не исковеркала, если что другое — не беда.
Слушал он, смеялся недоверчиво, сомневался в собственной судьбе. Прошлое и нынешнее встретились! Или я немного не в себе?
Попрощались мы с улыбкой странною, разошлись и обернулись вслед.
