Событие - Набоков Владимир Владимирович (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗
ЛЮБОВЬ:
Глупая бытовая старуха.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Ты, Любушка, все-таки попроси Ревшина последить за ней, а то она вообще от страху никого не впустит.
ЛЮБОВЬ:
Главное, она врет. Превосходно может разобраться, если захочет. От этих сумасшедших разговоров я и сама начинаю верить, что он вдруг явится.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Бедный Алеша! Вот кого жалко… Ее напугал, на меня накричал почему-то… Что я такого сказала за завтраком?
ЛЮБОВЬ:
Ну, это понятно, что он расстроен.
Маленькая пауза.
У него даже начинаются галлюцинации… Принять какого-то низенького блондина, спокойно покупающего газету, за… Какая чушь! Но ведь его не разубедишь. Решил, что Барбашин ходит под нашими окнами, значит, это так.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Смешно, о чем я сейчас подумала: ведь из всего этого могла бы выйти преизрядная пьеса.
ЛЮБОВЬ:
Дорогая моя мамочка! Ты чудная, сырая женщина. Я так рада, что судьба дала мне литературную мать. Другая бы выла и причитала на твоем месте, а ты творишь.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Нет, правда. Можно было бы перенести на сцену, почти не меняя, только сгущая немножко. Первый акт: вот такое утро, как нынче было… Правда, вместо Ревшина я бы взяла другого вестника, менее трафаретного. Явился, скажем, забавный полицейский чиновник с красным носом или адвокат с еврейским акцентом. Или, наконец, какая-нибудь роковая красавица, которую Барбашин когда-то бросил. Все это можно без труда подвзбить. А дальше, значит, развивается.
ЛЮБОВЬ:
Одним словом: господа, к нам в город приехал ревизор. Я вижу, что ты всю эту историю воспринимаешь как добавочный сюрприз по случаю твоего рождения. Молодец, мамочка! А как, по-твоему, развивается дальше? Будет стрельба?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Ну, это еще надобно подумать. Может быть, он сам покончит с собой у твоих ног.
ЛЮБОВЬ:
А мне очень хотелось бы знать окончание. Леонид Викторович говорил о пьесах, что если в первом действии висит на стене ружье, то в последнем оно должно дать осечку.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Ты только, пожалуйста, никаких глупостей не делай. Подумай, Любушка, ведь это - счастье, что ты за него не вышла. А как ты злилась на меня, когда я еще в самом начале старалась тебя урезонить!
ЛЮБОВЬ:
Мамочка, сочиняй лучше пьесу. А мои воспоминания с твоими никогда не уживаются, так что не стоит и сводить. Да, ты хотела нам почитать свою сказку.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Прочту, когда соберутся гости. Ты уж потерпи. Я ее перед завтраком пополнила и отшлифовала.
Маленькая пауза.
Не понимаю, отчего мне от Миши не было письмеца. Странно. Не болен ли он…
ЛЮБОВЬ:
Глупости. Забыл, а в последнюю минуту помчится галопом на телеграф.
Входит Ревшин, чуть ли не в визитке.
РЕВШИН:
Еще раз здравствуйте. Как настроеньице?
ЛЮБОВЬ:
О, великолепное. Что вы, на похороны собрались?
РЕВШИН:
Это почему? Черный костюм? Как же иначе: семейное торжество, пятидесятилетие дорогой писательницы. Вы, кажется, любите хризантемы, Антонина Павловна… Цветок самый писательский.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Прелесть! Спасибо, голубчик. Любушка, вон там ваза.
РЕВШИН:
А знаете, почему цветок писательский? Потому что у хризантемы всегда есть темы.
ЛЮБОВЬ:
Душа общества…
РЕВШИН:
А где Алексей Максимович?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Ах, у бедняжки сеанс. Рисует сынка ювелира. Что, есть у вас какие-нибудь вести? Беглого больше не встречали?
ЛЮБОВЬ:
Так я и знала: теперь пойдет слух, что он сбежал с каторги.
РЕВШИН:
Особых вестей не имеется. А как вы расцениваете положение, Антонина Павловна?
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Оптимистически. Кстати, я убеждена, что, если бы мне дали пять минут с ним поговорить, все бы сразу прояснилось.
ЛЮБОВЬ:
Нет, эта ваза не годится. Коротка.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Он зверь, а я со зверьми умею разговаривать. Моего покойного мужа однажды хотел обидеть действием пациент, - что будто, значит, его жену не спасли вовремя. Я его живо угомонила. Давай-ка эти цветочки сюда. Я сама их устрою - у меня там ваз сколько угодно. Моментально присмирел.
ЛЮБОВЬ:
Мамочка, этого никогда не было.
АНТОНИНА ПАВЛОВНА:
Ну, конечно: если у меня есть что-нибудь занимательное рассказать, то это только мой вымысел. (Уходит с цветами.)
РЕВШИН:
Что ж - судьба всех авторов!
ЛЮБОВЬ:
Наверное, ничего нет? Или все-таки позанялись любительским сыском?
РЕВШИН:
Ну что ты опять на меня ополчаешься… Ты же… вы же… знаете, что я…
ЛЮБОВЬ:
Я знаю, что вы обожаете развлекаться чужими делами. Шерлок Холмс из Барнаула.
РЕВШИН:
Да нет, право же…
ЛЮБОВЬ:
Вот поклянитесь мне, что вы его больше не видели.
Страшный звон. Вбегает Трощейкин.
ТРОЩЕЙКИН:
Зеркало разбито! Гнусный мальчишка разбил мячом зеркало!
ЛЮБОВЬ:
Где? Какое?
ТРОЩЕЙКИН:
Да в передней. Поди-поди-поди. Полюбуйся!
ЛЮБОВЬ:
Я тебя предупреждала, что после сеанса он должен сразу отправляться домой, а не шпарить в футбол. Конечно, он сходит с ума, когда пять мячей… (Быстро уходит.)
ТРОЩЕЙКИН:
Говорят, отвратительная примета. Я в приметы не верю, но почему-то они у меня в жизни всегда сбывались. Как неприятно… Ну, рассказывайте.
РЕВШИН:
Да кое-что есть. Только убедительно прошу - ни слова вашей женке. Это ее только взбудоражит, особенно ввиду того, что она к этой истории относится как к своему частному делу.
ТРОЩЕЙКИН:
Хорошо-хорошо… Вываливайте.
РЕВШИН:
Итак, как только мы с вами расстались, я отправился на его улицу и стал на дежурство.
ТРОЩЕЙКИН:
Вы его видели? Говорили с ним?
РЕВШИН:
Погодите, я по порядку.
ТРОЩЕЙКИН:
К черту порядок!
РЕВШИН:
Замечание по меньшей мере анархическое, но все-таки потерпите. Вы уже сегодня испортили отношения с Вишневским вашей склонностью к быстрым словам.
ТРОЩЕЙКИН:
Ну, это начхать. Я иначе устроюсь.
РЕВШИН:
Было, как вы знаете, около десяти. Ровно в половине одиннадцатого туда вошел Аршинский, - вы знаете, о ком я говорю?
ТРОЩЕЙКИН:
То-то я его видел на бульваре, очевидно, как раз туда шел.
РЕВШИН:
Я решил ждать, несмотря на дождик. Проходит четверть часа, полчаса, сорок минут. Ну, говорю, он, вероятно, до ночи не выйдет.
ТРОЩЕЙКИН:
Кому?
РЕВШИН:
Что - кому?
ТРОЩЕЙКИН:
Кому вы это сказали?
РЕВШИН:
Да тут из лавки очень толковый приказчик и еще одна дама из соседнего дома с нами стояли. Ну, еще кое-кто - не помню. Это совершенно не важно. Словом, говорили, что он уже утром выходил за папиросами, а сейчас, наверное, пойдет завтракать. Тут погода несколько улучшилась…
ТРОЩЕЙКИН:
Умоляю вас - без описаний природы. Вы его видели или нет?
РЕВШИН:
Видел. Без двадцати двенадцать он вышел вместе с Аршинским.
ТРОЩЕЙКИН:
Ага!
РЕВШИН:
В светло-сером костюме. Выбрит, как бог, а выражение на лице ужасное: черные глаза горят, на губах усмешка, брови нахмурены. На углу он распрощался с Аршинским и вошел в ресторан. Я так, незаметно, профланировал мимо и сквозь витрину вижу: сидит за столиком у окна и что-то записывает в книжечку. Тут ему подали закуску, он ею занялся, - ну а я почувствовал, что тоже смертный, и решил пойти домой позавтракать.
