Назад к Мафусаилу - Сухарев Сергей Леонидович (читать полную версию книги TXT) 📗
Экрасия. Да то, что вы, не задумываясь, судите о наших лучших флейтистах и берете на себя смелость решать, хорошо они играют или нет. Почему же я не имею права судить о ваших бюстах, хотя ваяю не лучше, чем ты играешь на флейте?
Архелай. На флейте или еще на чем-нибудь сыграет любой дурак — тут достаточно поупражняться; а вот ваяние — это тебе не в трубку дудеть, это искусство, творчество. В ваятеле должно быть нечто от божества. Его рука создает форму, через которую раскрывается дух. Он творит не для твоего, даже не для собственного удовольствия, а потому что не может иначе. Твое же дело — принять его создания или отвергнуть, если ты их недостойна.
Экрасия (презрительно). Недостойна? Ого! А может быть, я вправе отвергнуть их потому, что они недостойны меня?
Архелай. Недостойны тебя? Перестань нести вздор, чванная хвастунья. Что ты понимаешь в нашем ремесле?
Экрасия. То, что понятно каждому культурному человеку, — что художник должен творить прекрасное. До сегодняшнего дня твои произведения были прекрасны, и я первая заявила об этом.
Архелай. Невелика заслуга! Могла бы и не заявлять — у людей есть глаза; они сами видят то, что ясно как день.
Экрасия. Однако ты был очень рад, когда я заговорила об этом. Тогда ты не называл меня чванной хвастуньей, а чуть не задушил в объятиях. И даже изобразил меня в виде гения искусства, который опекает твоего детски беспомощного учителя Марцелла. (Указывает на второго ваятеля.)
Марцелл, безмолвно и задумчиво следивший за их беседой, вздрагивает, качает головой, но сохраняет молчание.
Архелай (задиристо). Тогда ты просто вскружила мне голову своей болтовней.
Экрасия. Я первая открыла в тебе талант. Правда это или нет?
Архелай. Все и без того знали, что я человек недюжинный: я родился на свет с бородой в три фута.
Экрасия. Да, но теперь она укоротилась до двух. Наверно, в этом лишнем футе и таился твой талант, коль скоро ты разом утратил и то и другое.
Марцелл (с сардоническим смешком). Ха! При рождении борода у меня была в три с половиной фута, но ее спалила молния, убившая заодно того древнего, который меня принимал. Однако и без единого волоска на лице я стал величайшим ваятелем десяти последних поколений.
Экрасия. Тем не менее ты пришел к нам сегодня с пустыми руками. И нам остается одно — увенчать Архелая. Другие-то вообще ничего не выставили.
Акис (спустившись со ступеней храма и обогнув сзади одну из полукруглых скамей, приближается к трем спорщикам). Почему вы ссоритесь, Экрасия? Что у тебя вышло с Архелаем?
Экрасия. Он обидел нас! Оскорбил! Надругался над своим искусством! Ты знаешь, как мы ждали этого дня, когда должны были снять покров с двенадцати бюстов, поставленных Архелаем в храме. Так вот, пойди и взгляни на них. Больше мне нечего прибавить. (Быстро отходит и садится на скамью, там, где сзади на нее оперся Акис.)
Акис. Я не слишком разбираюсь в ваянии: искусство не моя область. Чем плохи бюсты?
Экрасия. Чем? Да тем, что вместо идеально красивых нимф и юношей они отвратительно реалистически изображают… Нет, я не в силах выговорить — кого.
Новорожденная, сгорая от любопытства, бежит к храму и заглядывает туда.
Акис. Брось, Экрасия! Довольно прикидываться чересчур деликатной. Кого они изображают?
Новорожденная (с храмовых ступеней). Древних.
Акис (удивленный, но не скандализованный). Древних?
Экрасия. Да, древних. Единственный сюжет, который с общего согласия всех знатоков решительно исключен из сферы искусства. (Архелаю.) Чем ты оправдаешь такой поступок?
Архелай. Раз на то пошло, ответь сперва, что хорошего вы находите в самодовольных нимфах и жеманных юношах, понатыканных вами где попало?
Экрасия. Ты не спрашивал об этом, пока не разучился их лепить.
Архелай. Разучился? Запомни, носатая дура: я зажмурю глаза, привяжу одну руку к спине и все-таки смогу лепить их целыми дюжинами. Но зачем? Мне противно было бы смотреть на них, да и тебе тоже, будь ты чуточку поумней. Пойди и погляди на мои бюсты. Всмотрись в них хорошенько и пойми наконец, какое напряжение мысли они передают. А потом сравни их с приторными сладостями, которые называются у вас статуями. Вот тогда мы увидим, долго ли ты согласишься терпеть их вялую пустоту. (Вскакивает на алтарь.) Слушайте меня все, а ты, Экрасия, помолчи, если способна хоть на это.
Экрасия. Молчание — лучший способ выразить презрение. Да, презрение — вот что внушают мне твои отвратительные бюсты!
Архелай. Глупая, они лишь первый шаг к осуществлению великого замысла. Слушайте!
Акис. Продолжай, дружище. Мы слушаем.
Марцелл растягивается на траве возле алтаря. Новорожденная опускается на ступени храма, подпирает подбородок рукой и с нетерпением ждет первой речи, которую ей предстоит услышать в жизни. Остальные сидят и стоят как попало.
Архелай. Летописи, спасенные поколениями детей от глупого пренебрежения древних, донесли до нас миф, который, как и многие другие мифы, повествует не о том, что сделано в прошлом, но о том, что предстоит сделать в будущем. Это легенда о сверхъестественном существе, которое именовалось архангелом Михаилом. {225}
Новорожденная. Это сказка? Я хочу послушать. (Сбегает со ступеней и садится на алтарь у ног Архелая.)
Архелай. Архангел Михаил был великим ваятелем и живописцем. Он отыскал в самом центре земли храм, сооруженный в честь Медитерранеи, богини тех мест {226}. Храм был украшен глупыми картинами, изображавшими хорошеньких детей во вкусе Экрасии.
Акис. Нечестный ход, Архелай! Если требуешь, чтобы она молчала, не задевай ее сам.
Экрасия. Я не собираюсь перебивать его, Акис. Но разве я не вправе предпочитать молодость и красоту старости и уродству?
Архелай. Ну, еще бы!.. Однако архангел Михаил держался моего, а не твоего мнения. Он начал с того, что расписал потолок храма фигурами новорожденных во всей их детской прелести. Но, завершив работу, он не почувствовал удовлетворения, потому что от росписи храм не стал величественнее, хотя новорожденные были изображены сильней и талантливей, чем вещи любого прежнего художника. Тогда он написал вокруг своих новорожденных группу древних, которых в те времена звали пророками и сивиллами и величие которых заключалось только в напряженности духовной жизни. Его росписи в течение долгих веков считались образцом и вершиной искусства. Разумеется, это предание не следует воспринимать буквально. Оно всего лишь сказка. В архангелов мы не верим, а мысль о том, будто тридцать тысяч лет назад ваяние и живопись не только существовали, но даже достигли высочайшего совершенства, какое возможно лишь в наши дни, — совершенно нелепа. Но людям свойственно мечтать о том, что они не в силах осуществить. Им приятно верить, что их мечта уже была осуществлена в минувшем золотом веке. Эта ослепительная легенда живет и ныне, потому что в ней воплощены заветные чаяния величайших художников. Храма Медитерранеи никогда не было, архангела Михаила — тоже. Но сегодня такой храм построен — вот он (указывает на портик), такой человек родился (бьет себя в грудь) — это я. Я украшу ваш театр такими статуями новорожденных, которые удовлетворят даже Экрасию с ее пристрастием к красивости, и я окружу их древними, еще более величавыми, чем те, что бродят по нашим лесам.
Марцелл (все так же сардонически). Ха-ха!
Архелай (задетый). Тебе ли смеяться? Ты-то ведь пришел с пустыми руками и, похоже, с пустой головой.
Экрасия (возмущенно вскакивая). Как тебе не стыдно! Ты смеешь чернить Марцелла, хотя он в двадцать раз искусней тебя?
