Назад к Мафусаилу - Сухарев Сергей Леонидович (читать полную версию книги TXT) 📗
Конрад. В ее возрасте это нормально.
Фрэнклин. Опять та же песня. Возраст! Возраст!
Конрад. А ты хочешь, чтобы в восемнадцать лет она была уже взрослой, сформировавшейся женщиной? Ты стремишься искусственно и преждевременно развить в ней самоуверенность и самообладание, хотя ей пока что нечем обладать — у нее нет еще собственного «я». Оставь-ка лучше ее в покое: она как раз такая, какой положено быть в ее годы.
Фрэнклин. Я оставил ее в покое, а результат? Как это обычно бывает с молодежью, когда она предоставлена самой себе, Сэвви стала социалисткой. Иными словами, нравственные ее устои безнадежно подорваны.
Конрад. А разве ты сам не социалист?
Фрэнклин. Социалист, но я — другое дело. Нас с тобой воспитали в духе старой буржуазной морали. Нам привили буржуазные манеры, буржуазные правила. Быть может, буржуазные манеры делают нас снобами; быть может, в них очень мало приятного, как ты уверяешь; но лучше уж буржуазные манеры, чем никаких. Вероятно, многие правила буржуазной морали ложны, но это все-таки правила; поэтому женщина знает, чего она может ждать и чего ждут от нее. А вот Сэвви не знает. Она большевичка, настоящая большевичка. Она импровизирует, придумывая себе на ходу и манеры, и линию поведения. Часто это очаровательно, но порой она делает вопиюще ложные шаги, и тогда я чувствую: в душе она порицает меня за то, что я не научил ее ничему лучшему.
Конрад. Ну теперь, во всяком случае, у тебя есть такая возможность.
Фрэнклин. Есть, но время уже упущено: Сэвви мне больше не доверяет. Она даже не говорит со мной о таких вещах. Она не читает мои работы. Не ходит на мои лекции. Во всем, что касается ее, я совершенно бессилен. (Вновь садится за письменный стол.)
Конрад. Надо мне поговорить с ней.
Фрэнклин. Тебя она, возможно, и послушает: ты ей не отец.
Конрад. Я послал ей свою последнюю книгу. Попробую начать с того, что спрошу, прочла она ее или нет.
Фрэнклин. Когда Сэвви узнала о твоем приезде, она спросила меня, все ли страницы уже разрезаны — на тот случай, если книга попадется тебе на глаза. Она ни разу не раскрыла ее.
Конрад (возмущенно вскакивая). Что?
Фрэнклин (неумолимо). Ни разу.
Конрад (сдаваясь). Ну что ж, это, по-моему, естественно. Биология — скучная материя для девушки, а я — скучный старый сухарь. (Покорно садится.)
Фрэнклин. Брат, если это действительно так, если биология, область, где работаешь ты, и религия, область, где работаю я, такие же скучные материи, как тот древний хлам, который преподается в школах под названием естествознания и закона божия, а мы с тобой — такие же скучные старые сухари, как все старые священники и учителя, тогда Евангелие от братьев Барнабас — заблуждение и ошибка. Если эти нудные ископаемые — религия и наука не оживут в наших руках, не оживут и не станут захватывающе интересными, нам лучше оставить свои занятия и вскапывать свой сад до того самого дня, когда нам придется копать себе могилу.
Возвращается горничная.
(Раздраженный тем, что его перебили, бросает.) Ну, что там еще?
Горничная. Звонит мистер Джойс Бердж {147}, сэр. Просит к телефону вас.
Фрэнклин (изумленно). Мистер Джойс Бердж?
Горничная. Да, сэр.
Фрэнклин (Конраду). Что это значит? Мы с ним уже много лет не виделись и не говорили. Еще до того, как он возглавил коалиционное министерство, я отказался от председательства в ассоциации либералов, порвал со всеми политическими партиями, и Бердж отшвырнул меня, как слишком горячую картофелину.
Конрад. Ну, а теперь, когда коалиция решила, что обойдется без него, и Бердж стал всего-навсего одним из полудюжины лидеров оппозиции, он, видимо, надумал подобрать то, что отшвырнул.
Горничная (напоминая). Он ждет у телефона, сэр.
Фрэнклин. Да, да, иду. (Поспешно выходит.)
Горничная подходит к камину и ворошит поленья. Конрад встает, выходит на середину кабинета, останавливается и лукаво поглядывает на нее.
Конрад. Значит, человек живет один раз?
Горничная (на коленях перед камином, смущенно). Я не хотела вас обидеть, сэр.
Конрад. Я и не обиделся. А знаете ли вы, что могли бы жить чертовски долго, если бы только захотели?
Горничная (опускаясь на корточки). Не надо про это, сэр. Все это ужасно выбивает из колеи.
Конрад. Что? Неужели вы задумывались над такими вещами?
Горничная. Мне никогда бы это в голову не пришло, но вы сами надоумили меня, сэр. Мы с кухаркой полистали вашу книжку.
Конрад. Как! Вы с кухаркой полистали мою книжку? А вот моя племянница не удосужилась даже раскрыть ее. Увы, нет пророка в своем семействе… {148} Ну-с, что же вы думаете о жизни длиной в несколько столетий? Хотите попробовать?
Горничная. Я понимаю, сэр, вы просто шутите. Но тут нельзя не призадуматься, особенно если собираешься замуж.
Конрад. При чем здесь замужество? Ваш жених мог бы прожить не меньше вас.
Горничная. В том-то и дело, сэр. Понимаете, сейчас, какая я ни есть, он берет меня на всю жизнь, и разлучит нас только смерть. А вы уверены, что он так же охотно пойдет на это, если будет знать, что жить нам вместе придется несколько сот лет?
Конрад. Пожалуй, не уверен. А сами-то вы как?
Горничная. Скажу по правде, сэр, я ни за что не выживу так долго с одним и тем же человеком. Да и с детьми мне надоест возиться. Знаете, сэр, кухарка сосчитала, что, прожив всего двести лет, уже можно выйти замуж за своего праправнука и даже не догадываться, кто он.
Конрад. А почему бы и не выйти? Откуда вы знаете, что тот, за кого вы собираетесь выйти теперь, не окажется прапраправнуком вашей прапрапрабабушки?
Горничная. И такой брак не кажется вам неприличным, сэр?
Конрад. Милая девушка, прилично все, что оправдано биологической необходимостью, — нравится нам это или нет. Так что бросьте ломать себе голову.
Фрэнклин возвращается, подходит к столу, но не садится. Горничная уходит.
Так что же нужно Джойсу Берджу?
Фрэнклин. Произошло дурацкое недоразумение! Я обещал выступить на митинге в Мидлсборо {149}, а какой-то осел-газетчик написал, что я еду в Мидлсборо, но не объяснил — зачем и почему. А так как мы на пороге выборов, политиканы вообразили, что я еду туда с целью выставить свою кандидатуру в парламент. Берджу известно, что у меня есть единомышленники, и он думает, что, пройдя в палату общин, я мог бы возглавить одну из фракций. Поэтому он настоятельно просит принять его. Сейчас он у своих знакомых в Долис Хилл и обещает быть здесь минут через пять-десять.
Конрад. Разве ты не объяснил ему, что тревога ложная?
Фрэнклин. Конечно объяснил, но он не верит.
Конрад. Что? Он назвал тебя лжецом?
Фрэнклин. К сожалению, нет: лучше уж разговор без обиняков, чем тошнотворная напускная приветливость, к которой прибегают столпы нашей демократии в профессиональных интересах. Бердж притворяется, будто верит мне, и клянется, что хочет одного — повидать меня. Но зачем ему ехать сюда, если он не преследует никакой личной выгоды? Эти субъекты не верят даже самим себе. Как же они могут верить другим?
Конрад (поднимаясь). Тогда я ухожу. Я и до войны с трудом терпел общество партийных деятелей, но теперь, когда они чуть не довели Европу до гибели, я больше не в силах быть с ними вежливым, да и не вижу в этом надобности.
Фрэнклин. Не спеши. Сперва нам нужно проверить, как мир воспримет наше новое евангелие.
