Не было ни гроша, да вдруг алтын - Островский Александр Николаевич (книги без сокращений txt) 📗
Явление седьмое
Настя, Баклушин.
Настя (увидав Баклушина). Ах!
Баклушин. Не ожидали?
Настя. Не надо. Нет, нет, мне вас не надо.
Баклушин. А сейчас мое имя поминали.
Настя. Ну, так что же! Я долго, долго буду думать о вас, вспоминать вас, а видеть вас не хочу.
Баклушин. Отчего же?
Настя. Вы все мучите меня.
Баклушин. Чем?
Настя. Учите меня, как жить. Зачем говорить о жизни! Мне это очень больно. Вы живете по-своему, я по-своему. Вам жить хорошо, мне худо; так забудем про это. Кончено дело. Если хотите поговорить со мной последний раз, так скажите что-нибудь повеселее.
Баклушин. Очень бы я хотел сказать вам что-нибудь веселенькое, да в голову нейдет, самому не очень весело.
Настя. Ну, сделайте милость, придумайте!
Баклушин. Извольте!
Настя. Ну, рассказывайте.
Баклушин. Есть у меня одна смешная история, да не знаю, понравится ли вам.
Настя. Все равно, рассказывайте!
Баклушин. В некотором царстве, в некотором государстве жил-был Баклушин…
Настя (оглядываясь). Хорошо, отлично.
Баклушин. Вот однажды, в минуту жизни трудную, занял по векселю этот Баклушин всего на месяц, и всего-то сто рублей у щипаного, рваного, вылинявшего ростовщика.
Настя (оглядываясь). Да, да. Как это смешно! Чем же это кончилось?
Баклушин. В том-то и дело, что это не кончилось и конца этому не будет. Через месяц, разумеется, Баклушин ста рублей не отдал, и через два не отдал, и через год, и так далее, а платил только проценты, да и то неаккуратно. Вексель этот, как водится, переписывался, и вышло…
Настя. Что же вышло?
Баклушин. Что за сто рублей переплатил Баклушин в три года процентов рублей триста да состоит должен теперь этому линючему ростовщику тысяч семь. А так как Баклушину заплатить нечем, то и будет этот долг в той же пропорции увеличиваться до бесконечности.
Настя. А, так вот для чего Баклушин ищет богатую невесту!
Баклушин. Именно для этого.
Настя. А невест не находится?
Баклушин. А невест не находится, а долг растет.
Настя. Да ведь говорят, что коли кто очень много должен, так все равно, что ничего не должен.
Анна Тихоновна, Епишкин, Петрович, Елеся проходят из сада в квартиру Крутицкого.
Баклушин. Вот я и жду, когда буду должен миллион; может быть, тогда тамому ростовщику смешно станет. А если б не этот долг, Баклушин женился бы на девушке, которую он любит.
Настя. Верю, верю; но вот что, Модест Григорьич! Тетенька прошла домой, теперь мне нужно переезжать на новую квартиру, которую мне добрые люди наняли. Нам время проститься.
Баклушин. Как, сейчас?
Настя. Да, сейчас и уж навсегда.
Баклушин. Как мне жаль, что я теряю вас!
Настя. Ну, что делать, голубчик! Прощайте! (Горячо обнимает Баклушина.) Прощайте, мой милый, хороший, красавец мой!
Баклушин (сквозь слезы). Прощайте!
Настя. Постой! Как я любила тебя! Боже мой! Нет меры, нет никаких границ! Нет того на свете, чего бы я для тебя не сделала.
Баклушин. Что я теряю, что я теряю! Боже мой!
Настя. Да, много, много. Мне очень жаль тебя.
Баклушин (берет ее за руку). Настенька!
Настя. Прощай! Нет… больше нельзя! Идите!
Баклушин отходит до угла лавки. Настя издали кланяется ему и посылает поцелуи. Из дома выходят Анна, Епишкин, Петрович, Елеся; из саду — Фетинья, Мигачева, Лариса.
Явление восьмое
Настя, Анна, Епишкин, Петрович, Елеся, Фетинья, Мигачева, Лариса, вдали Баклушин.
Анна (тихо плача). Что он сделал! Что он сделал!
Настя. Тетенька, идти мне?
Анна (утирая слезы). Нет, мой друг, уж ты не покидай меня. Михей Михеич… Господи, прости ему! Погубил он свою душу…
Настя. Ах, какое горе!
Анна. Да, горе; и с ним было горе, и умер — горе. До нас ли ему было, прости ему господи, коли он души своей не пожалел! За деньги, за проклятые деньги… Ведь всем умереть; да зачем же так!..
Настя. А разве дядя любил деньги?
Анна. Что это, господи! Вздумать-то, вздумать-то мне страшно! За что только он мучил себя и нас? Сколько лет мы живем нищенски, а у него за подкладкой шинели нашли мы больше ста тысяч, да вот теперь в его комнате под полом вещей и брильянтов и числа нет. И так в мире босоты-наготы довольно, а мы ее, помимо божьей воли, терпели. Как богу-то не разгневаться!
Настя. Вы теперь богаты, тетенька!
Анна. Тяжелы мне эти деньги, душа моя; меня теперь никакое богатство не обрадует. Отвыкла я с ним и жить-то по-людски, убил и похоронил он меня заживо. Десять лет я сыта не была, так теперь за один день не поправишь. Бог с ними и с деньгами! Мы с тобой их разделим. А греха-то, греха-то что! Я было погубила тебя совсем. С голоду да с холоду обезумела я, а ведь добра тебе желала. Меня-то б удавить надо за тебя. Нет ума у голодного, нет!
Настя. Тетенька, милая! (Громко.) Модест Григорьич! (Анне.) Не плачьте, божья воля, не плачьте! Ах! (Обнимает тетку.) Я живу, я живу! Не надо хоронить меня! Тетенька, милая!
Баклушин подходит и останавливается в молчании.
Елеся. Вот уж она теперь за благородного выскочит.
Епишкин. Похоже на то.
Фетинья. Ей хоть миллион дай, все-таки видом и амбицией она против моей Ларисы не выдет.
Лариса. Не только видом и амбицией, но и всем прочим супротив меня далеко.
Настя (Баклушину как бы с упреком). Вот вы тогда… А мы теперь богаты с тетенькой. Вот вы и знайте.
Баклушин. Откуда вам бог послал?
Настя. Мне вдруг наследство…
Епишкин. Дяденька их у меня в саду удавились. Ах! (Берется за голову.) А ведь говорили дураку, загороди забор.
Баклушин. А кто такой ваш дяденька?
Настя. Да он… я не знаю… как это?
Петрович. Отставной подьячий, Крутицкий.
Баклушин. Крутицкий? Да ему-то я и должен.
Настя. Ему? Вот и отлично! Уж теперь вы нам должны, вот мы вас в тюрьму, и непременно.
Баклушин. А много он вам оставил?
Настя. Я не знаю. Говорят, сколько-то тысяч.
Епишкин. Чего тут: «сколько-то»; побольше двухсот будет.
Настя. Ну, вот сколько.
Баклушин. Позвольте за вами снова поволочиться.
Настя. Позволяю.
Мигачева. Стыдно такие деньги и брать-то.
Фетинья. Да ведь уж, матушка, что ни говори, а впрок они не пойдут.
Настя (смеясь). Да, правда ваша, я знаю, что мы с Модестом Григорьичем промотаем их скоро.
Анна. Уж лучше промотайте, чем беречь так, как твой дядя берег.
Настя. Как страшна мне казалась жизнь вчера вечером, и как радостна мне она теперь!
Анна. А вот, душа моя, несчастные люди, чтоб не гневить бога, чтоб не совсем отчаиваться, утешают себя пословицею, что «утро вечера мудренее», — которая иногда и сбывается.
1872
