Остров, одетый в джерси - Востоков Станислав Владимирович (электронная книга .txt) 📗
А вот волосы Део образовывали что-то вроде лохматой шапки-малахая. Однако вытянутый профиль Део больше подходил египетскому фараону Эхнатону. Нижняя его челюсть выдвигалась вперед с очевидной претензией. Но и она не могла сравниться с челюстью Томи.
Архитектура головы Томи была мощнее, чем здание МИД в Москве. Такую постройку греки бы, несомненно, назвали «дорической».
В смысле достижений головного строительства, Томи оставил Део с Наянго далеко позади. Тяжелые виски выступали из головы Томи, как рыцарские щиты. Лоб стоял над глазами, как забрало, которое в любую минуту могло опуститься и защитить органы зрения. Небольшой нос напоминал по форме африканский сосуд из тыквы — калебас.
Но самым важным элементом этой головы, без сомнения, были скулы. Их можно было сравнить с основанием здания. А мощью своих мышц они могли бы поспорить с прессом высокого давления. Они, как уже говорилось, легко перекусили бы рельсы, если бы это вдруг понадобилось. Но стоило взглянуть в глаза Томи, и сразу становилось ясно, что попусту разрушать железнодорожное полотно их хозяин не станет. Доброты, которая истекали из его глаз, хватало не только на шестьсот приютских бонобо, но и на тех, которые живут на воле. От Томи всегда пахло розами, хотя откуда в Африке розы, не знаю. Волосы Томи напоминали шапочку доктора-хирурга, которая со временем вполне могла бы стать профессорской.
Зато питались все студенты из Африки одинаково.
Бананы, которые давали на ланч, они сразу никогда не ели, а сохраняли на вечер, и закусывали ими цветную капусту или макароны, которые подавали на ужин. Также они могли посыпать цветную капусту сахаром, а потом туда же добавить перцу — если еда, к примеру, была недоперченой. Подобным образом питались и индийцы. Только перца в еду они клали меньше.
Я как-то спросил Наянго:
— Почему ты ешь одновременно сладкое и острое?
— Во-первых, — ответил он, — потому что это вкусно.
— Понятно, — говорю, — а во-вторых?
— А во-вторых, от этого микробы и глисты умирают.
Вот как. Это, оказывается, профилактическая мера, необходимая при проживании в тропиках.
Зато Наянго никак не мог понять, как можно молоко пить. От одного глотка молока у него сразу случалось расстройство. Да ведь ему, жителю жарких тропиков, и не нужен был этот продукт, богатый жирами.
— А вот русским, — сказал я Наянго, — он необходим.
И, надо сказать, конкурентов в потреблении джерсийского молока у меня почти не было. В Центр ежедневно привозили девять полулитровых пачек свежего молока. Как минимум, семь выпивал я. И желудок у меня, между прочим, работал преотлично!
11
Ну вот мы и добрались до Родриго. Он приехал через день после Део. По национальности Родриго был жаркий бразилец.
Едва глянув на нашего нового товарища, который, как водится, прибыл во время еды, все мы пришли к одному и тому же выводу.
— Пижон.
Хотя у Део этот образ был оформлен иным словом:
— Мажор.
Родриго вошел в дверь, улыбаясь, как артист, который рекламирует зубную пасту. Я даже ждал, что сейчас он начнет убеждать нас использовать для ухода за зубами какой-нибудь там «Жемчуг плюс». Но он ничего такого делать не стал, просто стоял и улыбался, раскидывая зубами по всей комнате солнечные зайчики.
Волосы, густо покрытые брильянтином, придавали ему вид человека, только что вышедшего из-под душа. Пиджак Родриго уж наверняка «от кого-нибудь» да был. Новый студент напоминал артиста Алена Делона на взлете своей карьеры. Я, помню, сразу подумал, что у Родриго мозги прикидом загорожены.
И оказался не прав. Хоть и распускал Родриго перья, хоть и выступал гоголем, а товарищем, надо сказать, был что надо.
Кроме того, Олуэн теперь уже не нужно было поддерживать разговоры в столовой. Там, где был жаркий Родриго, разговор не прекращался никогда. И, вот удивительно, английских слов Родриго знал не больше ста, а объяснить ими мог все, что хочешь.
Например, когда мы уже уезжали и упаковывали вещи, он сказал:
— Мой чемодан, как бомба, тронешь — взорвется.
Это означало: «Мой чемодан так набит вещами, что он в любой момент может открыться».
Родриго был, как уже говорилось, человеком жарким. Можно было подумать, что в его жилах течет не кровь, а бразильское кофе «Пеле». Любое дело, за которое брался Родриго, быстро превращалось в карнавал. На строгих лекциях он пытался серьезно слушать преподавателя и делать конспекты, но, увлекшись, начинал горячо жестикулировать и притопывать каблуками. Можно было подумать, что он танцует пылкое самбо.
— Это что за пляски в третьем ряду? — строго спрашивал Фа. — Прекратить немедленно!
На короткое время пляска-самбо затихала, но понемногу вновь начинала овладевать Родриго. Правда, теперь она уже больше походила на какую-нибудь румбу. Родриго размахивал тетрадью, словно веером, и стучал карандашами, как кастаньетами.
Постоять в очереди за ужином пять минут было для него пыткой. За это время он успевал три раза присесть на стул и два раза поинтересоваться у впередистоящих, не умерла ли там Олуэн?
Работал Родриго, между прочим, ветеринаром в небольшом зоопарке Сорокаба, который находился недалеко от большого бразильского города Сан-Паулу. Одновременно он заканчивал учебу в университете. Родриго был настолько перспективным биологом, что его послали учиться в Англию без знания английского языка. И ничему бы на Джерси он, конечно, не выучился, если бы Фа… Если бы Фа не был наполовину испанцем.
После каждой лекции он затаскивал Родриго в свой кабинет и повторял ему пройденный материал на испанском. Успехи этой методы были настолько велики, что по возвращении в зоопарк Сорокаба, Родриго сразу же стал его директором.
Надо заметить, Фа знал не только испанские и английские слова.
Увидев меня, он каждый раз ревел:
— Тоффаришш! Пальто!
Эти два слова и по отдельности услышать от Фа было удивительно. А уж их невероятное сочетание было просто ошеломительным. При чем тут товарищ? Какое пальто?
Позже я узнал, что в детстве Фа с родителями жил в Гибралтаре, где бывало продавал верхнюю одежду русским морякам.
— Тоффаришш! — кричал он, проплывающему судну. — Пальто!
Судно немедленно причаливало, и советские моряки скупали все имеющееся пальто.
Родриго, несмотря на легкость своего поведения, оказался тертым калачом. В Бразилии его даже называли «крутым». Для того, чтобы взять пробы из кишечника редкого пампасного оленя, он преследовал его на вертолете и усыплял выстрелом из особого ветеринарного ружья.
Вертолетом, правда, управлял летчик, но стрелял-то Родриго. И через открытую дверь. А через открытую дверь и выпасть можно.
Хотя думать, что страстью Родриго является изучение оленьего кишечника, было бы ошибкой.
Душа Родриго с потрохами была отдана футболу. Увидев, как он играет в футбол, Томи сказал:
— Вот теперь я увидел совершенного человека.
Я никогда не считал себя в футболе последним человеком. Да чего уж, одним из первых считал. Но это — пока мы не начали играть в Центре в футбол, и пока я не оказался в числе играющих против команды Родриго.
В первый же день он забил нам голы головой, спиной, коленями и ступнями. Однажды он каким-то образом подкатил мяч к нашим воротам, когда вся наша команда вместе с вратарем находилась на половине противника. Родриго сел на мяч и как бы задумался о том, стоит ли жить в мире, где никто кроме него не умеет играть в футбол? Увидев наконец приближающихся в суматохе противников, он стал пятиться, не вставая, и таким вот образом закатил нам гол, который, кажется, был десятым. Не знаю, существует ли более позорный способ получить гол?
На поле я рвал когти и лез из шкуры, пытаясь отнять мяч у Родриго. И всегда при этом мне казалось, что ног у него значительно больше двух, и вырвать мяч из этого сплетения конечностей просто невозможно.
Родриго привез с собой настоящий комплект одежды игрока бразильской сборной по футболу. Когда шла последняя неделя курсов, Родриго, очень серьезный, советовался со мною, кому подарить эту святыню? Сначала он намеревался преподнести ее кому-нибудь из преподавателей. Но, увидев габариты Фа и Криса, сразу понял, что в майку и трусы бразильского футболиста они ни за что не влезут. Это его огорчало. В конце концов он, кажется, подарил их парню из зоопарка по имени Доминик.
