Семь главных лиц войны, 1918-1945: Параллельная история - Ферро Марк (мир книг TXT) 📗
«Вы же не думаете в самом деле, что меня признают эти комитеты по беспорядку!» — доверительно сказал он год спустя своему адъютанту, лейтенанту Ги. Дело выглядело так, словно «Сражающаяся Франция» противостояла Сопротивлению… Де Голль углубил диагноз: «В 1944 г. Франция, эта старая буржуазная дама, приветствовала Сопротивление, несмотря на свой ужас перед переворотами, лишь потому, что спутала его с концом войны. Она до сих пор, через год после Освобождения, не заметила, что война закончилась только что».
Кроме того, внутренняя чистка, происходившая, пока пленные возвращались из Германии и шли празднества, организованные во Франции после Освобождения, в чем-то продолжала времена оккупации. «Эпоха палачей, — писал Альбер Камю в «Борьбе», — пробудила гнев жертв. Когда палачи исчезли, французы остались со своей ненавистью, не растраченной до конца. Они смотрят друг на друга с остатками ярости».
Эти обстоятельства способствовали перемене в отношении к де Голлю в стране. Героя, которого при Освобождении приветствовали абсолютно все, менее чем через год стали подозревать в том, что он не воздает должное несчастьям своей страны: каждый отмечал Освобождение так, словно поучал другого. На горе Валериан и в Шатобриане коммунисты, называвшие себя «партией 80 тысяч расстрелянных», чествовали своих погибших, как если бы те были единственными. На Валериане все фракции Сопротивления смешались в кучу, но 1 и 11 ноября именно правительство де Голля записало в свой актив павших в «тридцатилетней войне». У каждого — свои церемонии, и так вплоть до 8 мая, когда победу отпраздновали одновременно с днем памяти Жанны д'Арк… А о чьей, собственно, победе шла речь? Французской армии в Германии? Де Голля? Советского Союза и его сторонников-коммунистов? Или союзных держав?
Странная победа, которую отметили кое-как и о которой у современников не осталось практически никаких воспоминаний…
Что касается самого де Голля, то он сохранил горькое воспоминание о своей поездке в Москву (см. выше раздел «Унижения генерала де Голля»); объективный союзник, на которого он опирался во время войны в противовес Рузвельту, — СССР — оказался крайне неприятным, даже угрожающим…
С тех пор де Голль наблюдал, как огромная махина компартий потихоньку прибирает к рукам страны Восточной Европы. Даже во Франции партия Мориса Тореза нажила политические дивиденды на недовольстве общества всяческими лишениями. Общества, которое хоть и не принимало, конечно, охотного участия в действиях внутреннего Сопротивления, но чаще всего его защищало и всегда оставалось глубоко враждебным к оккупантам.
Вновь оживляя подозрение, под которое де Голль попал в самом начале своей политической карьеры в 1940–1941 гг., коммунисты, поддерживаемые частью левого крыла, обвиняли его в диктаторских амбициях. Он отверг обвинение «с железным презрением». А политический мир упивался чеканной формулировкой Пьера Эрве, ответившего де Голлю в «Юманите»: «Железное презрение, кожаные штаны, деревянная сабля».
Вскоре де Голль уйдет от власти (в январе 1946 г.). Его прогноз о советско-коммунистической угрозе совпадал с прогнозом окружения нового американского президента Гарри Трумэна, более осмотрительного, чем Рузвельт, в отношении будущих рисков {412}.
«ХОЛОДНАЯ ВОЙНА» ИЛИ…
Через шестьдесят лет после войны, когда Владимир Путин отмечал победу над нацизмом, руководители прибалтийских государств, аннексированных СССР во время советско-германского пакта, отказались рассматривать 8 мая как дату освобождения. Для них этот день означал аннексию.
Прибалты продолжили то, что в 1945 г. называлось «духом Риги», т. е. последовательное сопротивление сначала царизму, а затем советской власти. Этот дух олицетворяли прибалтийские иммигранты в США, потом работавшие в этих странах дипломаты, которые в 1941 г. протестовали против заключения «Большого альянса» между Вашингтоном и Москвой, а в 1945 г. критиковали примиренческий дух, царивший в Ялте. Вслед за Джорджем Кеннаном, Лоем Хендерсоном и Чарльзом Боленом они сформулировали аргументацию, которая впоследствии легла в основу «холодной войны», — ответ на нарушение Сталиным в Восточной Европе ялтинских договоренностей. Позднее они же провозгласили доктрину сдерживания (containment) — блокирования Советов на их позициях.
После смерти Рузвельта, когда Гарри Хопкинс был болен, они осаждали президента Трумэна, убеждая его проявить твердость, в частности, по всем аспектам польской проблемы: в вопросах о роли эмигрантского правительства в Лондоне, восточных границах и т. д. и т. п. В конце апреля 1945 г., впервые встретившись с Молотовым накануне основавшей ООН конференции в Сан-Франциско, Трумэн сухо потребовал от своего собеседника соблюдать условия ялтинских договоренностей. «Со мной никогда в жизни еще так не разговаривали», — отреагировал Молотов. «Польская проблема для нас дело не только чести, но и безопасности», — сказал Трумэн {413}.
Потихоньку благодаря неопытности нового президента происходило ужесточение американской политики. Однако влиятельный государственный секретарь Джеймс Бирнс в конце концов убедил Трумэна, что первоочередной задачей является не создание ООН и не антагонизм с СССР, а участие США в войне с Японией. И во время встречи со Сталиным в Потсдаме об этом ни в коем случае не следовало забывать, поскольку, хотя американцы уже более года одерживали в Тихом океане одну победу за другой, решающая атака на собственно японский архипелаг потребовала бы невероятных человеческих жертв.
…ВОЙНА С ЯПОНИЕЙ
30 апреля, в день самоубийства Гитлера, США, при всем своем превосходстве в авиации, потеряли 20 кораблей, а 157 были выведены из строя. 5 мая японские камикадзе потопили еще 17 кораблей; 11 мая японцы вывели из строя авианосец «Банкер-Хилл», который несколько дней спустя пустили на дно. Сопротивление японцев достигло невиданной ожесточенности. На Иводзиме из 23 тыс. солдат японского гарнизона погибли 21,9 тыс., на Окинаве из 80 тыс. — 73 тыс. Американцы потеряли на Окинаве 12 тыс. чел. На острове Кюсю командование предполагало потерять в десять раз больше. И на Хондо {414}.
Трумэн прибыл в июле в Потсдам, чтобы встретиться там со Сталиным (Черчилль, присутствовавший на первых заседаниях, уступил место Эттли). Из-за собственной неуверенности американский президент сильно беспокоился о том, как пойдут дела на конференции. Но Сталин его тут же ободрил: он объявит войну Японии…
Поворот, безусловно, исторический. Вообще-то можно спросить: почему Япония после немецкого нападения на СССР в 1941 г. не атаковала его на востоке? По правде говоря, микадо в 1939 г. испытал страшное унижение, когда Гитлер, игнорируя Антикоминтерновский пакт с Хирохито и Муссолини, без всякого предупреждения заключил соглашение со Сталиным. Подписав с Москвой пакт о ненападении весной 1941 г., микадо отплатил фюреру той же монетой. Затем новое унижение постигло микадо во время военных операций в Китае. Пришедшие на помощь Чан Кайши советские танки задали жару японским. Вот, собственно, чем могло все объясняться. Однако русско-японское сражение летом 1939 г. прошло, по сути, незамеченным для находившейся в кризисе Европы. По различным причинам Сталин и японцы предпочли о нем умолчать. С советской стороны Хрущев вспоминал, что, тем не менее, эта победа дала Сталину уверенность, которая дорого ему обошлась, поскольку развила в нем «вредные бациллы самоуспокоенности» {415}.
Добавим к этому, что для японцев аннексия сибирских территорий после немецкой интервенции 1941 г. не представляла такого интереса, как обладание теплыми морями и нефтью Индонезии. В Токио сухопутная армия, совершенно потерявшая лицо и всякое уважение к себе из-за ни к чему не ведущей кампании в Китае и разгрома на Халхин-Голе, «спустила флаг» перед флотом, который втайне готовил нападение на Пёрл-Харбор. Продолжение известно.
