Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Вновь, только еще более подробнее рассказала ему свои трудности и сомнения относительно моего учения в университете, которое приходилось совмещать с работой. Программа все время подвергалась всяким изменениям, университет реорганизовали; к тому же начинала терять интерес к выбранной мною науке. В то же время мне хотелось бросить работу, чтобы учиться, но родители мне этого не позволяли, в особенности потому, что выбранная мною специальность — философия — была так непрактична. Папе хотелось, чтобы я стала инженером. Батюшка спросил:
— А может быть и хорошо будет? Я, правда, еще не знаю, какие бывают женщины–инженеры, что–то еще не видал, а может быть?..
— Батюшка, ну какой же из меня инженер выйдет?.. — жалобно сказала я.
Батюшка посмотрел на меня, рассмеялся:
— Ну хорошо! Я по своим знаю, что напрасно детей заставлять заниматься не тем, чего они хотят сами. Оставьте все по–старому (т. е. продолжать учиться и служить), а я за вас молиться буду.
Так продолжалось некоторое время. Наконец мне удалось уговорить мою маму пойти к Батюшке, главным образом для того, чтобы поговорить обо мне. После этого разговора Батюшка сказал, что теперь он видит, что об оставлении службы сейчас не может быть и речи, да что и занятий у меня слишком много, что нельзя так рваться на три части между университетом (ФОН), Психологическим институтом и службой. Перед тем я все жаловалась Батюшке, что меня очень смущают, наполняют душу мою смятением и сомнениями университетские учебники со всеми их нападками на религию. Раньше Батюшка не обращал на это внимания и указывал мне относиться к таким смущениям, как к хульным помыслам, а теперь сказал: «Ну что же против совести заниматься, и не надо». О занятиях в Психологическом Батюшка спросил: «А кем же ты будешь после этого — учительницей–то ты будешь?» — «Не знаю, Батюшка, это–то меня и смущает». (Тогда правда трудно было понять, что получится из безконечных реорганизаций. Психологической институт был потом уничтожен). Батюшка подумал немного:
— Ну, будешь, будешь учительницей!
Но на этом дело не кончилось. Когда я оставила ФОН, у меня все же еще оставалось очень много занятий и я была уже очень переутомлена, в Психологическом у меня ничего не выходило. Здесь мне все казалось мертвым, неинтересным, в этой школьной психологии не было ничего, что бы могло меня привлечь; раньше мне казалось, что философия мне нужна, чтобы найти смысл жизни, чтобы найти и познать Бога, а теперь, когда путь к Богу был найден непосредственный, и философия казалась ненужной. Я и Батюшке жаловалась на мертвость нашей челпановской психологии, говоря, что она не дает никакого знания о душе. Батюшка согласился со мной и сказал улыбаясь:
— Я вот не учился философии и психологии (то есть учился немного, когда был в училище), а теперь вот, пожалуй, мы вашего Челпанова [69] за пояс заткнем (в отношении знания человеческой души).
Но пока все еще не позволял мне Батюшка бросать ученья, которым я так тяготилась. Наконец весной мне представился случай заниматься английским языком, который я с детства любила: у нас на службе организовалась группа. Английским языком Батюшка мне заниматься посоветовал, сказав, то у него есть духовный сын, знающий английский язык, который поэтому хорошо зарабатывает. И когда я после этого опять стала объяснять, почему меня тяготит Психологический институт, Батюшка сказал:
— Ну, хорошо. Что же против воли заниматься. А ты занимайся английским.
Так и кончилось мое ученье в университете. Впрочем, я и правда очень была переутомлена, память моя не воспринимала ничего, и я, хорошо учившаяся в средней школе, начала теперь «проваливаться» на зачетах, хотя готовилась к ним усердно.
Я далеко ушла от рассказа о первом разговоре с Батюшкой. Вернусь к нему.
После вопроса об ученьи я рассказала Батюшке о своем желании выйти замуж и чтобы непременно муж мой стал священником. Мне казалось, что это даст мне особую близость к Церкви. Батюшка опять улыбнулся и велел мне молиться об устроении моей судьбы Царице Небесной, святителю Николаю и мученику Трифону.
Спросила я его относительно переписки с одним человеком, который мечтал о духовной карьере:
— А вам очень хочется переписываться с ним?
— Да.
— Ну, тогда пишите.
Батюшка собирался уезжать на дачу. На исповеди он уже дал мне указание о мере причащения при нем:
— Я думаю, раз в неделю. Думаю, что так… Думаю, что так будет… Но теперь я спросила о том, как причащаться без него и получила ответ:
— Каждый раз, как будет общая исповедь (он не разрешал пока ни у кого исповедываться, кроме него).
Спросила я о том, как мне поститься. (Домашние не постились).
Батюшка сказал, что нельзя заставлять маму готовить для меня отдельно или всем для меня менять стол. «Нечего нам с тобой со своим уставом соваться». Он не велел только есть мяса: «Если будет мясной суп, его есть можно, а самое мясо оставь, скажи, что тебе не хочется». Но более всего внимание Батюшка указал обратить на духовный пост: быть особенно кроткой, смиренной, ласковой к окружающим в дни поста.
При упоминании о моих прежних грехах, Батюшка снова спросил меня: «Ведь этого уже нет больше, не повторяется? Так забудьте об этом, точно и не было ничего». Батюшка крепко обхватил руками мою голову поверх ушей и легонько ее потряс. На прощанье он благословил меня, и по движению его руки я почувствовала, что пора мне уходить: он как бы отталкивал меня.
Интересно мне проследить, как Батюшка охранял мою молодую душу от увлечений, которые так естественны в молодости. Он не насиловал душу, не собирался сделать из меня монахиню, но не давал слишком сосредоточиться мыслями на этом. С самого первого раза он указал мне, как и кому молиться об устроении моей судьбы, а мысли об этом отгонять.
Первое мое увлечение было основано на переписке, и даже я более увлекалась перепиской и своими мечтами, чем человеком. Мне все хотелось писать письма так, как если бы я их намеревалась показать Батюшке, но они такими не выходили, я чувствовала, что иногда в них проглядывает кокетство. Однажды мой корреспондент собрался переехать из провинции в Москву, чтобы служить здесь и учиться. Я спросила Батюшку, можно ли мне попросить одного знакомого устроить М. на службу. Сказала при этом, что боюсь, что намерения мои в этом отношении не безкорыстны; на последнем Батюшка не остановился, а спросил:
— А ты знаешь, как он работает? Можешь ли ты его рекомендовать и поручиться за него?
— Нет, Батюшка, не знаю.
— Ну, тогда и не надо просить, а то может быть неприятность. А как зовут твоего знакомого? Я за него помолюсь, чтобы он устроился.
Я подчинилась, но мне понравилась мысль, что можно Батюшку просить молиться за М. По письмам было видно, что он очень унывал. Однажды, когда Батюшка исповедывал, я подошла к нему и передала ему мою просьбу. Батюшка выслушал меня недовольно, нахмурившись:
— Ты что — исповедываться что ли?
По его тону почувствовалось, что я ему мешаю. Мне стало стыдно.
— Нет, я только попросить помолиться. Благословите, Батюшка! Батюшка благословил, но рука его меня отталкивала.
Наконец я решилась рассказать Батюшке всю историю этого знакомства, все мои мысли по этому поводу. Я исписала чуть ли не полтетради мелким почерком и захватила с собою два письма М. Так велел мне Батюшка.
— Дай мне его письмо, я сразу увижу, что это за человек и скажу тебе.
Одно из писем, последнее из полученных, казалось мне очень хорошим по настроению, но меня несколько смущало, что в нем М. описывал свое впечатление от встречи с Батюшкой в очень восторженном тоне. Глупо, конечно, было думать, что на Батюшкино суждение могло оказать [влияние] то или другое высказывание о нем! Батюшка спросил именно последнее письмо; взял и исписанные мною листочки. На следующий раз оказалось, что он не смог их прочитать.