Люди Кода - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
Возможно, поощряемый к действиям, Муса держался бы в стороне. Но ему не разрешали — и он пробирался на улицу Авади сам, когда поблизости не было никого, кто мог бы его «заложить», и занимался террором единолично. Он мог гордиться собой. Когда Мусе исполнилось шестнадцать, он ударил ножом израильского журналиста и успел убежать — никто не ожидал нападения, дело происходило буквально в двух шагах от контрольно-пропускного пункта Эрез. Даже свои не узнали о том, кто ранил репортера. Муса не был членом ХАМАСа, никогда не якшался с приверженцами ФАТХа, считая их ренегатами; впрочем, этим словом он не пользовался по естественной причине — полному отсутствию образования. Читать он все же умел, и считать тоже. Ближе всего ему был по духу «Исламский джихад», но и с боевиками Абу-Амира он знаться не желал.
(Пользуясь определениями психологической науки, Мусу можно было назвать «одиноким степным волком». Это обстоятельство позволило историкам и биологам Израиля-4 говорить о сбое в действии Кода, об изначальных генетических отклонениях. Возможно. Будем, однако, придерживаться принятой мной версии — для непротиворечивости концепции.) В День Пришествия Муса работал допоздна на стройке в еврейском поселении Нецарим — при всей его патологической ненависти к евреям приходилось добывать средства к существованию, помогать семье, и он терпел, мысленно рисуя день, когда его личному терпению придет конец.
Вернувшись домой, Муса обнаружил неожиданную картину. Братья стояли во дворе плотной группой, взявшись за руки, и молча смотрели друг на друга. Сестры — их было три — вместе с матерью сидели в большой комнате за столом и плакали, глядя на портрет отца, умершего вскоре после рождения Мусы. Все это настолько не соответствовало привычному укладу, что Муса не сразу нашел нужные слова. Да он и не успел сказать ничего. Старший брат, Кемаль, вышел из круга, взял Мусу за плечи и сказал фразу, не имевшую никакого смысла.
Муса вырвался из крепких объятий брата и заявил, что спать голодным не привык, а в этом доме сегодня, видно, поселился шайтан, и потому лучше пойти к Абдалле. У Абдаллы подавали неплохой кабаб.
Никто Мусу не задерживал, что его очень удивило. А у Абдаллы Мусу не обслужили, что его не только удивило, но вселило просто суеверный страх. Сам Абдалла вместе с тремя сыновьями, активистами ХАМАСа, о чем Муса знал совершенно точно, стоял у входа в ресторанчик и что-то высматривал в вечернем небе, не обращая на Мусу ни малейшего внимания. Небо было безоблачным, уже появились звезды.
Муса протиснулся в помещение, — для этого пришлось немного подвинуть одного из сыновей Абдаллы, Турана, а тот, посторонившись, посмотрел Мусе в глаза и произнес несколько слов — тех же, что говорил Кемаль полчаса назад.
Рехнулись, — подумал Муса. Все происходившее его не интересовало, он хотел есть, а сегодня ему никто не собирался подавать. Он постоял минуту посреди пустого зала и, со злостью обозвав Абдаллу драным котом, решил было пойти поискать нормальный ресторан (у него было на примете еще одно приятное местечко — с кальяном и девочками), но ему пришлось опуститься на ближайший стул, потому что ноги неожиданно стали слабыми. Какая-то теплая волна медленно поднималась вверх от самых ступней, и там, где она проходила, возникало ощущение легкого зуда, быстро, впрочем, исчезнувшего.
Внешней опасности — ножа, пули, удара в спину — Муса не боялся никогда. Сейчас что-то происходило в нем самом, и страх возник непроизвольно. Он положил ладонь на грудь — именно здесь уже находилась поднимавшаяся вверх, к шее, теплая волна, — и никакой теплоты не ощутил. Когда волна прошла по шее и влилась в голову, он почувствовал, будто под черепом что-то ожило, засуетилось, задвигалось, закружилось, и комната закружилась тоже, а из ушей — так ему показалось, — начала вытекать вязкая жидкость, и он прижал к ушам ладони, но из ушей ничего не текло, да и головокружение начало проходить, оставив легкую тошноту.
— Ну, — сказал Муса, — и здесь рехнулись. Дайте пройти.
Поесть в тот вечер ему не удалось, потому что все забегаловки и даже приличные рестораны не работали. Хозяева и посетители были заняты одним делом — смотрели телевизор. Все программы передавали одно и то же — и в Каире, и в Аммане, и даже в Дамаске. Дикторы монотонными голосами, глядя в камеру, повторяли одни и те же слова. Их Муса уже слышал сегодня. Слова ему надоели. Он хотел действий.
Тогда он пошел к своему старому другу-врагу Ясеру, который в прошлом году отбил у него девушку (не так, чтобы Муса был в нее влюблен, но друг, сволочь, не должен предавать!), нашел того за тем же нелепым занятием — глядением в телевизор, — и ударил Ясера по голове табуретом.
Вернулся домой и лег спать.
А снаружи еще долго кто-то ходил и что-то бормотал. Сумасшедшие.
Утром Муса проснулся в другом мире. Он понял это сразу, еще не открыв глаза. Ему казалось, что он лежит не на своем продавленном диване в тесноте маленькой комнаты, где, кроме него, спали еще три брата, а в гамаке из эластичной сетки, покачивавшемся от слабого ветерка. Еще не придя в себя после сна, Муса схватился руками за край дивана и, ощутив привычно выпиравшие пружины, понял, что никто его по похищал. Рука под подушку — пистолет на месте.
И еще он услышал голоса. Говорили все его родственники разом, негромко, но вразнобой, не слушая друг друга, понять что-нибудь было почти невозможно. Муса открыл глаза — медленно, чтобы те, кто, возможно, за ним наблюдает, не заметили, что он проснулся и готов отразить любое нападение.
В комнате никого не было, кроме него, и не было никакого ветерка — просто неоткуда здесь дуть ветру, все закрыто, даже единственное окошко. Голоса, тем не менее, продолжали звучать, и — это было самое страшное — Муса не мог определить направления.
Будучи от природы человеком импульсивным, Муса не то, чтобы не любил, но просто не умел рассуждать. Разумом он понимал (хотя и не понимал, почему он это понимает), что опасности никакой нет, но эмоции утверждали обратное, и Муса, пружинисто вскочив на ноги, достал из-под подушки пистолет и, подобравшись к двери, распахнул ее ударом ноги.
Семья собралась за большим столом, и восемь голов повернулись в его сторону.
— Мы думали, ты спишь, и не хотели будить, — сказал старший брат Кемаль. И добавил:
— Опять этот идиот таскается со своей пушкой.
— Ну, ты! — вспыхнул Муса и тут же отступил обратно в свою комнату. Он увидел: когда брат обозвал его идиотом, губы Кемаля не шевелились.
А голоса продолжали звучать — все там же, в глубине мозга. Стоя посреди комнаты за запертой дверью, которую он для верности еще и подпер диваном, Муса постепенно начал понимать происходящее. Уж не до такой степени он был глуп, да, к тому же, чего еще ожидать от этой своры трусов, его братьев, которые даже в лучшие времена не были способны на большее, чем ругань в адрес израильских патрулей?
Он слышит голоса, когда люди думают. Он может заставить каждого из них замолчать, просто подумав об этом. Вот сейчас говорит (думает?) Кемаль, а остальные молчат, потому что он, Муса, им так приказал:
— Торговли сегодня не будет… Пойти со всеми на Эрез… Только не нужно слишком… А может, так лучше… Все же мы одни и те же… И сестры там ни к чему — это для мужчин… А Муса? Надо отобрать… Чай слишком горяч, пусть остынет… пистолет, Муса какой-то не такой, я же сказал ему Слово, а он слышал, и почему тогда… Слишком крепкий, нужно долить… Он не воспринял Слово?
— Он не воспринял Слово! — это был будто крик — кричали сразу все.
Какое еще Слово? Что они, взбесились сегодня? Зачем они собрались на КПП Эрез? Никто из братьев не работал за пределами Газы. Проклятье, а почему они вообще дома? Почему этот старший олух сказал (подумал?), что торговли не будет?
Муса выглянул из окна, выходившего на задворки, где возвышалась огромная гора ящиков от магазина. В недрах горы Муса прятал своего «Калашникова», и никто пока об этом не догадался. Хамасовцы знали, что он всегда готов зарезать или пристрелить израильтянина, но и характер Мусы им был тоже хорошо известен. Одинокий волк. Пусть. Приставать перестали несколько лет назад. Знали — свой.
