Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Оставь все здесь у меня это.
— Не могу, батюшка. — А сама подумала: как я оставлю тебе такое мое бремя, когда и без моего–то у тебя довольно разного горя.
— Тебе говорю, оставь, — ласково повелительно сказал он и ударил рукой по столу. — Вылей здесь все и оставь.
— Нет, как хотите, батюшка, чтобы я вас да еще своею ношею обременяла. Нет, не могу.
— Оставишь, — уверенно сказал он, и не успела я дойти до порога, как почувствовала, что, против моей воли, точно что–то свалилось с плеч и легко и радостно стало на душе моей.
Как я ни привыкла ко всему со старцем моим, но то, что случилось со мной, поразило меня. Я всем существом противилась и все же молитвами о. Алексея Господь снял тяжелое бремя с души моей.
Прихожу как–то к батюшке на исповедь и говорю: — Я, батюшка, боюсь, что не сумею разобраться в душе своей. Наверное там есть такой грех, которого я не вижу и которого не понимаю. Посмотрите вы.
Он защитил глаза свои, как от солнца, и стал смотреть мне в глаза. Казалось, его взгляд проходил всю меня, все тайники души моей, все малейшие ее уголки — все было открыто для него. Глаза его были темные, большие и взгляд необыкновенно острый.
Я стояла перед ним на коленях, боясь пошевельнуться, боясь дохнуть, и тем помешать ему. Он смотрел и прямо, и сбоку, точно подходил с разных сторон к душе моей.
— Нет, после долгого осмотра сказал он, — ничего. Иди к о. Константину. — Потом вдруг: — Нет… постой–ка.
И опять, точно что ему показалось, взглядом насквозь пронзил меня, как будто он что–то упустил. Я испугалась, а вдруг найдет что ужасное.
— Нет, ничего, — успокоенный сказал он. — Нет, ничего. Иди с миром. — И большим благословением отпустил меня.
Всегда казалось, да и было на самом деле, что он видел все, что делалось в человеческой душе. И он иногда так вот исповедывал. Бывало придешь к нему на исповедь, станешь на колени и скажешь: «Ну, батюшка, смотрите. И, если можно, простите и разрешите». И он так вот посмотрит всю твою душу насквозь и бывало только скажет:
— Нет, ничего. Иди к о. Константину. — Вот и вся исповедь. А как легко становилось на душе. И шла к своему «отцу» с чувством, что Господь уже простил тебя.
А как спокойно было. Сама не умела разбираться в своей душе, а здесь была уверенность, что другой все у тебя разберет и ничего не оставит в самых тайных уголках ее.
Бывало, он часто заметит в тебе, чего сама за собой не замечаешь, сейчас вытащит наружу, так что тебе станет ясно, что в тебе сидело. И так он постепенно приучил меня разбираться в самой себе, распознавать, что в тебе было плохого и тем очищать душу твою.
Да, дух старца о. Алексея умел раскрывать души людские.
Такая проверка старцем тайников души твоей давала очень многое. Она приучала «ходить» внимательно. Бывало несколько раз проверишь свои помыслы, свои поступки. Стараешься внимательно разбираться во всем, обдумывать все, чтобы не пропустить у себя чего–либо недолжного.
Мое настроение постом продолжало быть все тем же. Страх перед Страстной и отчаяние в своей плохой жизни и за свои грехи.
Страх перед Богом был так велик, что, подходя к Причастию, вся тряслась, так что о. Константин всеми способами старался отучить меня от этого. Но это был не тот страх, который человек должен иметь перед Господом.
И вот в одну из исповедей, когда было уж очень скверно на душе, а батюшке говорить этого не смела, он меня стал утешать.
— Вам не нужно бояться, что же делать другим тогда. Покаяние нужно всегда иметь и чувство своего непотребства, но такой страх нужно оставить. Он не для вас, голубушка моя. Как вы относитесь к людям! Как вы жалеете их! Сколько их сюда приводите! Сколько раз вам приходилось приходить из–за этого так! Сколько раз — я знаю. А сколько — не знаю. Ване своему вы все отдаете — душу ему отдаете. А случай с Михаилом? У меня и то было только раз в жизни такое.
И он рассказал, как его позвали соборовать умирающего. Как он узнал, что больной в ссоре со своими близкими и как ему удалось помирить его с ними.
— Да ведь то у меня… Тогда Господь явил особенную милость Свою к вам. Ведь кто другой, а я знаю, что вам это стоило. Чего же, голубушка, бояться вам? Не нужно. Оставьте. Кайтесь, но твердо верьте, что Господь все простит и даст вам Свое Воскресение.
Он крепко обнял меня, поцеловал и положил руку мне на голову. Так он долго молился.
— Так нечего вам бояться гнева Божьего. С вас Господь не взыщет. И праздник будет.
С удивлением слушала утешения дорогого старца моего. Ведь он мне приписывал, что сам делал, что сам чувствовал. Я ведь только приводила людей к нему, я ведь только просила его о их нуждах. А ведь молился–то он за них, утешал–то он их. И он давал им все.
Батюшка, конечно, жалея меня, не знал, что и сказать мне в утешение. Я была в таком состоянии отчаянья, что эти его слова не могли возбудить во мне самомнения. Я им не верила. Ничто тогда не могло утешить меня.
— Батюшка, родной, что вы говорите. Ведь это все неправда, — воскликнула я. — Жалея меня, вы все это говорите. Батюшка, родной, спасибо вам, — со слезами сказала я, тронутая до глубины души любовью и состраданием ко мне, скверной, моего безценного батюшки.
— Оставь все это у меня, иди с миром, — благословил он меня ласково. А в следующий раз, бывало, он опять строго требовал ответа во всем,
точно всего этого и не было.
Батюшка редко хвалил меня и просфоры давал редко. Но когда уж жалел, то жалел и ласкал, как мать свое дитя, и все сиротство души пропадало мигом.
Он, хваля, придавал силы идти дальше. Но после таких случаев был особенно взыскателен и серьезен.
— Хвалить–то, — бывало, скажет, — вас незачем. Жизнь ваша лучше многих других, легкая она у вас. Сама–то живешь плохо, а думаешь, что кругом нехорошо.
На четвертой неделе, в воскресенье служил батюшка. Совершенно неожиданно для меня явилась та молитва, которую давно–давно я испытала на акафисте Феодоровской. Так я промолилась всю обедню. Никого и ничего не видала. На душе было так покойно и уверенно. Я молилась кресту. Иногда только видела темные–темные глаза батюшки, его глубокий взгляд, ободряющий и как бы прямо смотрящий на меня. Подумаешь: как хорошо, батюшка, и снова молитва захватывает тебя.
После молебна батюшка, держа крест высоко над головой, благословил им народ. И я видела, как он горящим взором посмотрел на меня. Крестом большим и тяжелым осенил меня старец мой и я, павши ниц, всей душой ответила ему: «Готова на все».
После обедни прихожу к батюшке. У него сидят двое. Уж и ласково–то он встретил меня: не знал как назвать. Я остановилась на пороге, а он отошел к тем двум и начал им объяснять что–то, показывая на меня. Я себя чувствовала, как при докторском осмотре: стояла перед ними, а он объяснял им что–то насчет моей души. Мне сделалось стыдно, что чужие видели мою душу, и я взмолилась:
— Батюшка, родной, отпустите.
— Сейчас, сейчас, — отвечал он и продолжал свое.
— Батюшка, дома ждут, отпустите, — пустилась я на последнее средство.
— Ну, идите, — он подошел ко мне, улыбаясь, и благословил меня.
— Батюшка, сделайте так, чтобы оба они на меня не сердились. Я ведь очень долго пропадала из дома.
Батюшка вынул просфору и сказал серьезно:
— Нет, они сегодня не могут сердиться на вас. Передайте это Ване, чтобы он у нас успокоился, а тот поймет, в чем дело. Он узнает.
Так и вышло: все кончилось для меня благополучно. При следующей беседе батюшка был такой же веселый и довольный. Он долго и много говорил о значении креста и как его нужно нести. Говорил все известное, но так просто, хорошо. С такой любовью и надеждой возбуждал нести свой жизненный крест. Так хорошо говорил о его легкости, если нести его в послушании и смирении. И все вместе: его беседа, обедня и его благословение в церкви крестом оставило в душе моей глубокий след.