Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Нет.
— Всегда поминайте их на молитве. Просите их помощи.
Теперь оставьте все, что вы читали, совсем не открывайте этих книг. Утром и вечером читайте только: Слава Отцу… Святый Боже, Отче наш, К тебе Владыко, Человеколюбче… Знаете ее? — И он прочел ее, но именно, как всегда, не прочел, а молился ею. Особенно он сказал эти слова: «Помози ми на всякое время, во всякой вещи»… Чувствовалось, что батюшка просит это для себя.
— Эту надо читать непременно, — продолжал он. — И вот пока больше ничего, все остальное оставьте. Можете прочесть Отче наш?
— Могу.
— И Святый Боже тоже?
— Да.
— Хорошо. А то некоторые в таком состоянии не могут и Святый Боже прочесть. Потом дальше пойдем и так я постепенно приучу вас.
Спрашивая, могу ли я прочесть ту или иную молитву, батюшка подразумевал не то, что духом могу ли я ее прочесть, а просто, правильно ли слова могу сказать, так как я дошла до того, что иногда не могла правильно сказать: Богородице, Дево, радуйся…
Спустя некоторое время батюшка спрашивает:
— Ну, что, как?
— Лучше, батюшка, спасибо большое, — весело ответила я. — Батюшка, можно прибавить мне утром «Помилуй мя Боже», а вечером «Господи, не лиши меня небесных Твоих благ»? Только не от себя ее читать, а как бы за Ваню: а то для себя скучно. Я так уж давно молюсь.
— А кто благословил?
— О. Константин.
— Он вам так велел читать?
— Нет, сама выдумала.
Батюшка пристально посмотрел на меня и сказал:
— Можно. И это даже будет очень хорошо.
И так постепенно батюшка прибавлял молитвы и каждый раз спрашивал, как идет дело. Но докончить обучение не пришлось. Наша жизнь с Ваней требовала постоянного руководства, так что на это не оставалось часто времени. Потом батюшка уехал, чтобы живым уже более не возвратиться.
Как–то о. Константин стал замечать, что я извожусь физически и был этим очень недоволен. Подробности моей личной жизни он не знал. Часто «гонял» меня за то, что не берегу себя и, наконец, сказал, что поедет жаловаться о. Алексею.
— Он–то вас как следует проучит, — сказал он. Я ему не поверила и скоро забыла его слова.
Как–то прихожу к батюшке за благословением. А он, благословляя, говорит:
— А вчера у меня был о. Константин и жаловался на вас.
У меня сердце упало. Я никак не могла понять, на что мог жаловаться мой «отец».
— А я… — и батюшка в упор посмотрел на меня, пока я не начала дрожать, — защищал вас, — улыбаясь, добавил он.
Мне стало весело и легко. Я все вспомнила и поняла.
— Я ему говорил, — продолжал он, отвернувшись, — что это ничего, что это так нужно сейчас. А про то хотел сказать, да уж пожалел вас, — лукаво добавил он.
— Нет, батюшка, родной, вы этого не сделаете. Вы обещали ведь. Батюшка подробно расспросил меня, как ем, как сплю и, пока я рассказывала, качал головой:
— Ай, ай! А я–то вас защищал. Не следовало бы. Не следовало бы. Ну садитесь скорей (точно ослабла я сразу). А что же Ваня наш говорит на все это?
— Иногда ворчит, а то ничего.
— Беда, как вы его изводите, — пошутил он. — А как вы все это проделываете без благословления?
— Я, батюшка, благославляюсь.
— Благословляетесь?..
— Ну да, батюшка, на все.
Он в недоумении смотрел на меня. Потом, что–то поняв, сказал:
— А как вы благословляетесь у о. Константина?
— Как, батюшка? Подхожу и…
— Нет, не то. Вы ему как говорите: «Благословите, батюшка, на что?
— Благословите, батюшка, на пост. А как пощусь — не его дело. Благословите меньше спать, а на сколько меньше — не его дело. Всего, батюшка, ведь не стоит говорить?
— Ах, Александра, этакая. «Благословите на пост!» Я вас благословлю! Погоди вот!
— Батюшка, ну, а как же? — испугавшись, со слезами сказала я.
— Благословение берут, подробно объясняя в чем дело. А это является с его стороны не благословением, а с вашей обманом. С нынешнего дня иначе не благословляйтесь, как объяснив ему до мельчайших подробностей. Поняла?
— Поняла, батюшка.
— Ну, теперь совсем «отцы» скрутили, — подумала я.
С этих пор о. Константин спрашивал меня всегда подробно, на что я беру благословение. Помню, как велел говорить, сколько я чего съедаю даже.
Подошел Великий пост. На Прощеное Воскресение пошла на вечерню к одному епископу в его домовую церковь.
Этого епископа многие обвиняли в сношении с «живыми». На вечерне он очень хорошо говорил, оправдывая себя, и просил прощения у народа. Когда я поклонилась ему, он поднял меня и долго, держа меня за руку, просил у меня прощения.
Прихожу к о. Константину и с радостью рассказываю ему, как епископ Т. [298]просил прощения у народа, а у меня в особенности.
— Он думал, наверное, — говорила я, — что я ушла от церкви, так как давно не видал меня, а тут увидал, какая у меня молитва, и раскаялся, — победоносно сказала я.
— Не он должен просить прощения у вас, а вы — у него, — строго сказал о. Константин.
— За что же, батюшка, — сразу осела я.
— За то, что осуждали его насчет живоцерковников.
— Да ведь я просила.
— То просили со всеми, а теперь будете просить одна.
— Нет, батюшка, не могу. Не могу. Где же?
— Где хотите.
— Батюшка, у о. Алексея я готова просить прощения без всякой вины хоть семь раз, а у архиерея не могу.
— У батюшки семь раз, а у архиерея двадцать семь раз будете просить.
— Батюшка, простите, я больше не буду, — повалилась я ему в ноги.
— Вот попросите у епископа прощения, который так смиряется перед вами, тогда и будет хорошо.
— Батюшка, помилуйте. Лучше другое что (наказание).
— Нет.
— Батюшка, я же право не могу. Никакая сила не заставит меня это сделать.
— Я заставлю! — сказал он голосом, не терпящим возражения. Я ушла в горе и крепко задумалась, как мне быть.
Наступила первая неделя поста. Сначала ходила на службы своего «отца», как он велел. В среду же вечером пришла на Маросейку. В душе было большое покаяние о всем сделанном мною, да и о. Константин велел каяться крепко. Я стояла с опущенной головой и плакала.
Вдруг движение, шепот: «Сам идет». Я вздрогнула и посмотрела. С амвона на нас тихо шел о. Алексей. Глаза его были грустные, весь вид был такой скорбный. Он посмотрел на меня с жалостью, я еще ниже опустила голову. Мне стало очень стыдно.
Он стал читать. Никогда я ничего подобного не слыхала. Это был вопль твари к своему Творцу о помиловании. Это был плач души, тоскующей о своей разлуке со своим Господом. Он читал как бы от лица всех нас и приносил жертву покаяния за все, сделанное нами. При первом же «Помилуй мя, Боже» я упала на колени рядом с ним, и слезы градом полились у меня. Никогда после я не чувствовала такого раскаянья и так не плакала.
Мне казалось, что Сам Господь стоит на амвоне, а я за спиной о. Алексея всем существом своим прошу Его простить меня. Живо встала передо мной вся жизнь моя — один сплошной грех, а за последнее время обещание исправиться, которое я не сдержала. Каждый раз при пении «Помилуй мя, Боже» я падала, стоя на коленях, к ногам батюшки, а он тихонько отодвигал их.
Плакал о. Алексей, плакал народ и кто–то, тихо вздохнув, сказал: «О, Господи, что это такое?» Вся церковь каялась и вымаливала себе прощение у Бога. О. Алексей кончил и ушел. А я все продолжала стоять на коленях, плакать и каяться. Народ сердился, что я всем мешаю, было страшно жарко, все меня толкали, но я не обращала ни на что внимания. Одна сестра, проходя, стала убеждать меня встать.
— Ведь батюшка ушел, — сказала она,
А я подумала: что мне оттого, что он ушел, ведь он все знает. Разве без него можно иначе молиться, чем при нем, И потом, если у людей так вымаливаешь себе прощения, то не тем ли более у Бога это нужно делать. Домой пришла, все болело и я была вся мокрая.
