Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
— Огонь, какой огонь!
Огонь–то этот, старец родимый, ты зажег во мне, грешной, своей благодатью, и потушить его не сможет никакая сила!
Итак, со Страстной пятницы прошло много времени, в течение которого старец о. Алексей работал над моей душой, и привел меня к тому, что я сознательно и добровольно дала один из самых больших обетов — обет послушания.
Я стала перед образом св. Николая, дожидаясь о. Лазаря. Все во мне трепетало от какого–то нового ощущения. Я не сводила глаз с батюшки, который иногда выходил благословлять народ. Как хорошо благословлял он народ! Так внимательно смотрел на каждого и, казалось, что старец о. Алексей хотел благословением своим как бы дать каждому, что ему было нужно в это время. Подошла какая–то иностранка. Он спросил о ее имени. Она долго не понимала, что это от нее требуют, сестры помогли. О. Алексей повернулся к алтарю и долго молился. Потом благословил ее так серьезно, глядя ей прямо в глаза.
Наконец о. Лазарь освободился, и мы пошли. Дорогой он рассказал мне, как попал к батюшке. Какая у него была бурная жизнь, как он здесь надеется с помощью о. Алексея очистить свою душу и приготовиться в тот дальний путь. Сердце у него было плохое и он мог скоропостижно умереть. Чудный был священник и как же он любил и понимал батюшку!
На другой день вдова умершего снова посылает меня к батюшке просить его прислать ей о. Сергия самого. Я в смущении передаю поручение и прибавляю от себя, что нечего им вообще кого бы то ни было присылать, так как у них страшная неразбериха. Батюшка уже из алтаря вышел и начал обвинять вдову и ее поведение: она плохо приняла о. Лазаря и панихиду не дали ему служить. Батюшка обиделся за своего любимца. Я в душе ругала себя, что ввязалась в это дело.
— Я ведь послал его к ним, — с горячностью сказал батюшка, — только ради вас.
Я страшно смутилась от этих слов.
— Батюшка, дорогой, никогда не делайте чего–нибудь ради меня. Я ведь не могу отвечать за поведение других.
— Да вы в этом не виноваты. Ради вас вчера можно это было сделать, — опять повторил он и, благословив, ушел в алтарь служить.
Раз прихожу к батюшке и жалуюсь ему, что очень трудно жить хорошо, что у меня ничего не выходит: мужа мало люблю и мало ему во всем угождаю. Молюсь горячо, но никто не помогает. Бывало св. Николай помогал, а теперь и он забыл меня. Батюшка утешил, снова объяснил, как жить, и сказал:
— Когда молитесь, поминайте ваших родителей. Это очень важно, чтобы мы всегда поминали тех, кто о нас заботился, кто нас так любил. А потом молитесь всегда, кроме Св. Николая, еще Иоанну Воину [287] и мученику Трифону [288].
Я тогда уже признавала препп. Сергия и Серафима. Но эти святые были чужие для меня. Я попробовала. Ничего у меня не вышло. Пошла с этим к батюшке.
— Я вот, батюшка, молюсь вашим святым, а толку нет. Они мне чужие. Я их духа не понимаю. Вот препп. Сергий и Серафим — дело другое, я их дух знаю.
Долго бился батюшка со мной, пытаясь объяснить мне, чем являлись его святые. Мне все же дух их остался неясен. Об этом я сказала батюшке, прося позволения не молиться им. Наконец, видя, что в меня ничего не втолкуешь, он сказал:
— Если ничего не понимаете, что вам говорят, то молитесь им потому, что я велел вам. Но молиться нужно. Непременно каждый день.
— Батюшка, родной, позвольте им молиться вот так: вот я вас не знаю, но вы — батюшкины святые и потому его молитвами помогите мне и простите меня. Так можно?
— Можно и так, если уж иначе не можешь, — засмеялся батюшка. — Сначала так, а потом привыкнешь и сама будешь.
Так и случилось, как он сказал. И уже после его кончины я Трифона–мученика почувствовала как живого в церкви его имени.
Как–то прихожу в церковь, одетая в поддевку и повязанная по–деревенски платком, как часто ходила дома. Батюшка, всмотревшись внимательно, сначала не узнал меня, а когда узнал, перестал обращать внимание. Он молча развел руками в недоумении и молча благословил. Мне стало смешно. Вскоре пришлось опять идти в церковь. Я надела все приличное, хотя в шубе было очень жарко. Увидев меня, батюшка улыбнулся и, когда я подошла, довольный сказал:
— Вот это Ярмолович!
Я еле удержалась, чтобы не рассмеяться, до того это у него вышло смешно.
— Я больше не буду, батюшка, — сказала я. И до сих пор всегда стараешься придти в батюшкину церковь, чтобы все на тебе было опрятно и аккуратно по возможности.
Батюшка любил, чтобы в духовной жизни человек внешне не изменялся. Надо было оставаться такой, как есть. Он признавал внешнее смирение, почтение к старшим и еще слово «благословите» допускал. В остальном должна была остаться, какая была. Бывало он говорит:
— Не одежда делает монаха.
Батюшка очень любил и требовал, чтобы на тебе все было чисто и аккуратно. Бывало в разговоре молча покажет тебе на оборванную пуговицу или неряшливость в одежде. Как–то прихожу и чем–то запачкала себе щеку. Беседа была серьезная, но он не унялся до тех пор, пока я ее совсем не отмыла. Раз долго дожидалась в столовой и играла весело с детьми. Волосы растрепались и я не успела их оправить, ни с мыслями собраться, как он позвал меня. Вхожу. Он серьезно исподлобья смотрит на меня.
— Что это вы в игривом настроении пришли ко мне?
Я не поняла.
— Я… нет, батюшка… я так.
— Поправьтесь, — сухо сказал он, указав мне на голову. Это значило, что внешне и внутренне я распустила себя.
В этот раз он во все время беседы был особенно взыскателен. И бывало идешь на откровение или даже просто к нему и всю себя оглядываешь, и св. Николаю молишься, чтобы душа твоя была бы хорошая. И так же к о. Константину стала ходить. И бывало стыдно, если батюшка замечанье сделает. Значит к нему пришла не так, как должно.
Как–то говорили с батюшкой, какая сложная штука душа человеческая и какое трудное это дело вести ее к Богу. Я, забывшись, выпалила:
— Вот здорово–то будет, батюшка, если я Ваню, ну с вашей помощью, конечно, приведу к Богу!
Он неодобрительно посмотрел на меня, усмехнулся и сказал:
— Кого ты можешь привести? Кого можно тебе поручить? С твоей силой ты каждую душу изломаешь. Как можно тебя употреблять?… Не знаю… Бичом разве?… других тобою подгонять… Да, бичом можно. А на всякую другую работу неспособна.
Батюшка замолчал. Мне было стыдно, что я очень грубая и неловкая. Я теребила батюшкину простыню и не знала, что сказать. Вдруг он поднял мне голову и, смотря в глаза, строго проговорил:
— Моя Александра должна быть примером для всех. Поняла? Ну и помни. А теперь убирайся, надоела!
Он улыбнулся, благословил и вытолкал вон.
Пошла советоваться с о. Константином как мне быть. Он велит примером быть, а я как–нибудь–то не могу жить. О. Константин утешал, сказал, что батюшка это сказал для того, чтобы я как можно больше старалась.
Очень старалась я, толку выходило все же мало. Ходила к обоим на откровения и часто стала исповедываться у о. Константина. Исповедываться у о. Алексея я не смела. Боялась обидеть «своего» и потом нельзя же одни и те же грехи говорить обоим. Потом, у меня был ведь «свой», которого я очень любила и к которому батюшка внушил мне глубокое почтение. Думала, — исповедываться у о. Алексея, значит, перейти от одного к другому, что в нашей семье считалось грехом. Батюшка никогда об этом сам не заговаривал, а мне все больше этого хотелось.
Всегда в отношениях своих к обоим старалась как бы кого из них не обидеть. Обоих очень любила. Всегда очень боялась, чтобы из–за меня у них не вышло недоразумения.
К осени второй зимы отношения мои к ним сами собой совершенно установились. Один был мне старцем, без которого я дохнуть помыслить не могла, другой — отцом духовным, который имел власть распять меня.
