Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Внутренняя духовная жизнь одинакова для всех. Можно жить монахиней в миру (по духу), но внешние правила монастырской жизни в миру немыслимы. Духовники же из монашествующих часто этого не понимают. Внешняя их жизнь протекает спокойно, все у них готово, на все свое время, о других заботиться не нужно. Знай свое послушание и спасение своей души. Такие духовники часто наталкивают своих чад на непосильные подвиги. Человек тянется, тянется, не выдерживает, обрывается, и душа его начинает страдать.
Для батюшки самое главное было, чтобы никто и ничто по возможности не страдали. Страдания души он допускал только тогда, когда дело шло о покаянии и было плачем о грехах своих.
В данное время батюшка считал положение души сына очень опасным. Он боялся, чтобы мать не отошла от него. Случись что–нибудь с ним, вина была бы на матери.
Во все время беседы батюшка был очень озабочен и, время от времени посматривая на меня, строго говорил:
— Понимаете?
Я как всегда старалась не проронить ни одного слова. Но нужно было понять не слова, которые были простые, как всегда, а мысль батюшкину, что он находил важным для каждого из них.
— Передадите, как я сказал вам? — спросил он. Я кивнула головой.
— Ну, и скажите им, что я буду молиться за них. Конечно буду, — добавил он.
Сама я не поехала к двоюродной сестре, а написала ей все, что батюшка сказал мне.
Может быть поэтому она как–то не обратила должного внимания на его слова и его опасения насчет сына чуть было не сбылись. Но прошла мимо беда по его молитвам и до сих пор пока все обстоит благополучно.
Одной фельдшерице очень хотелось попасть к батюшке. Она служила в Кремле, служба была очень тяжелая и душой она совсем измучилась.
Как всегда, все что–то мешало ей попасть к нему. Наконец он назначил время, когда ей исповедываться. Иду за ней. Никак не хочет идти.
— В какую угодно церковь пойду, только не к о. Алексею, — говорит она.
Стараюсь всячески уговорить ее — ничего не действует. Наконец взяла ее за руку и потащила насильно. Мимо какой церкви ни пойдем, она меня туда тащит. Когда дошли до Маросейки, у меня руки болели, так тянула ее.
Взошли к батюшке черным ходом, хотели пройти в столовую, но в кухне был о. Сергий и он начал нас бранить, зачем идем без спросу. Я не испугалась, так как батюшка сам нам это время назначил, но побоялась, как бы моя «душа» не спугнулась этим приемом. Она и так–то насильно пришла, а тут еще напугается, тогда и слова у нее не вытянешь.
О. Сергей ушел, а его жена [275] так ласково говорит нам:
— Вы уж не вините его, он это так, батюшка у нас болен.
— Помилуйте, — сказала я, — мы сами виноваты, что хотели пройти без спроса.
А «душе» своей говорю:
— Вы не смущайтесь, он это так. Он у нас такой добрый!
Батюшка позвал меня. Я ему все рассказала и прибавила, что у «души» на сердце тяжело: о. Алексей затворник дал ей завет, которого она не исполняет. Это ее мучает, а сказать об этом на исповеди не хочет. Просила батюшку облегчить ей как–нибудь, но не говорить, что я ему об этом сказала.
— Уж и тащила же я ее, батюшка, к вам, сил нет, руки даже заболели, — сказала я с гордостью.
Он внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Ну, иди.
«Душа» исповедывалась без конца. Вышла успокоенная, радостная. Завет о. Алексея батюшка с нее снял.
На другой день после причастия она снова не хотела идти к нему, хотя он ей велел придти и она службой и всем осталась довольна. Снова силой притащила я ее наверх. Нас было несколько человек, которые и пошли все к батюшке. Он добрый и веселый принял нас, стоя посреди своей комнаты.
— Вот, батюшка, ваша опять не хотела к вам идти, — сказал я, ставя ее перед ним.
Моя бедная «душа» смутилась страшно, вся красная стояла перед ним, готовая заплакать. Он ее благословил и приласкал.
— Она теперь моя дочка и сама будет приходить ко мне, — говорил он. — Зачем ее водить? Она и сейчас сама пришла сюда. И будет приходить. Ведь так?
«Душа» заплакала.
— Вот дак так! Что это такое? — продолжал ласкать ее батюшка. И, обращаясь ко мне, сказал: — Как вы могли так сказать? Да еще при всех! Нельзя вам души поручать, только ломаете их. Не умеете вы с ними обращаться!
При народе в особенности мне стало до слез больно и обидно. Старалась, старалась, а батюшка недоволен. Исподлобья взглянула я на него. Он не сердился и взгляд его был полный любви и ласки. Я потупилась, чтобы скрыть свою радость и, крепко поцеловав его руку, громко сказала:
— Простите, батюшка, я буду стараться исправиться.
Батюшка очень помог ей разобраться в ее душе. И она еще собиралась к нему пойти. Как–то спрашиваю его, как мне с ней быть, и он мне говорит:
— Не всегда вы такая будете, (чем–то он особенно был доволен мною в этот день). — Будут и у вас падения. А она посмотрит и скажет: если уж она так, то мне и подавно можно. А натура она очень сложная. Надо с ней осторожно, нужно уметь с ней обращаться.
Я поняла, что не нужно близко сходиться с ней.
— А она, батюшка, спрашивала про вашу прозорливость насчет отца Алексея. Я сказала, что вы по прозорливости вашей узнали это.
Батюшка засмеялся и велел объяснить ей, как было дело. Не хотелось очень мне это исполнить, но нельзя было ослушаться. Батюшка сказал мне, что ее жизнь очень трудная и сложная, что завет отца Алексея был ей не под силу. Что отца Алексея он очень уважает и считает его высокой духовной жизни, но что он часто не понимает, что можно требовать от человека в наше время. Он как монах–затворник очень далек от жизни. И вот приходится часто разрешать его заветы. Людям они не под силу.
И батюшка умел это делать так, что доверие людей к о. Алексею не ослабевало и отношения между обоими старцами сохранялись дружественные.
Но сколько эта «душа» ни собиралась к нему, все что–то ее оттягивало от батюшки. Я ему об этом с отчаянием раз как–то сказала. Он мне ответил, что нужно только молиться за нее, но насильно никак не приводить.
— Сама придет, если будет на то воля Божия. Я здесь могу ее и причастить, — добавил он, показывая на свою комнату. Имя ее он тщательно записал.
Так она больше и не пришла к нему, а теперь не может простить себе этого своего безволия, так как жизнь ее ужасно осложнилась.
Раз просила я батюшку помолиться за одну еврейку, которую мы, три подруги, хотели обратить в христианство. Он принял это как бы за шутку.
— Это и один о. Константин справится (молиться). Что вы задумали? — спросил он.
Я рассказала подробно в чем дело и опять начала настаивать. Батюшка сделался серьезным и сказал:
— Нет, здесь ничего не выйдет.
Забывшись, я стала доказывать, что может выйти. Он опять засмеялся и говорит:
— Ну, если может, так и старайтесь.
Вышло так, как он сказал: сначала она очень горячо принялась изучать христианство, но вдруг все оборвала и стала хуже, чем была. Это случилось уже после его кончины.
У одной знакомой должен был родиться ребенок. Она была неверующая, он — еврей. Ее родственница просила спросить батюшку, можно ли тайно от родителей крестить ребенка.
Батюшка ответил, что если родится мальчик, отец тут же совершит над ним положенный обряд и с этим ничего поделать нельзя. Если же родится девочка, то надо постараться уговорить мать крестить ее, хотя бы тайно от отца. Если же она не согласится, то оставить это дело. Потихоньку от матери крестить нельзя. Батюшка говорит, что она может быть потом и сама будет жалеть, что не крестила вовремя.
И действительно родилась девочка, осталась некрещенная и мать об этом теперь очень жалеет.
Приехала к нам одна женщина из деревни. У нее была опухоль на груди, боялась рака. Муж мой устроил ее в больницу для операции. Время было очень трудно. В больнице лежать было очень тяжело. У нее были маленькие дети и она очень боялась, как бы ей не умереть.
