Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Движения его были очень живые и быстрые. Молитвы читал подчас очень торопливо, но одно чувствовалось несомненно в нем, что он беседует с Богом для него живым, и что небо всегда отверсто ему. Несмотря на то, что он был весь в молитве, он всегда видел в церкви все и всех.
Чудно хорошо бывало звучит батюшкин голос; такой низкий–низкий, грудной, когда молитва особенно сильно творилась в нем. Бывало на молебне круто повернется преподать благословение, и взгляд его темных глаз, горящих внутренним священным огнем, казалось, пронизывал насквозь толпу. И торжественно и свято звучал его «мир всем».
Как хорошо бывало за всенощной, когда батюшка в большие праздники благословлял нас иконой праздника. Бывало остановится с нею в царских вратах, резко повернется к народу и большим благословением осенит ею народ. А сам в это время казался таким большим–большим.
И падал народ ниц перед благословением великого старца о. Алексея, служителя Божьего. И как чувствовалось это его благословение. И как дорого оно было нам.
И вот как–то раз у батюшки с особенной силой сделался сердечный припадок. О. Константин сказал мне, что это начало конца. Пришла ко всенощной. Был канун какого–то большого праздника. Служил о. Сергий. Тихо и грустно было в церкви. Запели «Великое славословие», народ кончил прикладываться. О. Сергий опустился перед аналоем на колени. Тихо склонил он голову на грудь и крупные слезы одна за другой скатывались на его епитрахиль. Он плакал о себе, он плакал о всех нас.
Мне стало до боли жалко его. Я тогда уже очень хорошо понимала, что значит «батюшкино дело» и на какой крест должен будет взойти «сын о. Алексея», если, не дай Бог, старец наш от нас скоро уйдет.
О. Сергий тихо встал, взял икону и унес ее. Народ остался без благословения и что–то дрогнуло в душе — то было предчувствие нашего близкого сиротства.
Чудно хорошо бывало, когда батюшка выходил на молебен с водосвятием. Идет бывало из алтаря на народ и смотрит исподлобья горящими глазами на толпу. И ясна ему каждая человеческая душа, и для каждой души этой в его сердце есть место. И сколько рук с записками тянулись к нему, чтобы он, только непременно он, произнес бы имя болящего, или страждущего, или заблудшего. И каждое имя было для него живым. Одни он произносил просто, на других как бы останавливался, очевидно особенно молясь за этих людей. Незадолго до молитвы «о ниспослании Святого Духа на воду сию» батюшка уходил в алтарь и там, наедине, молился. И когда он оттуда шел на народ, неизменно лицо его выражало ту неисчерпаемую благодать, которая таилась в нем.
Особенно хорошо было один раз. Он ушел, молился долго, потом вышел, порывисто подошел и поцеловал руку св. Николая (не приложился, а поцеловал, как у живого). Мне было ясно, что батюшка что–то очень просил у Святителя Николая и тот ему обещался это исполнить; о. Алексей благодарил его. Приложившись, батюшка круто повернулся и стал на свое место. Я на мгновение увидела тот дивный огонь в глазах его.
Помню, была масса народу. Батюшка не успел всех отысповедывать. Служили в левом приделе. Народ пошел причащаться. Батюшка стал на амвоне правого придела и начал пропускать желающих исповедываться мимо себя к причастию. Люди подходили. Он пристально смотрел на них, как бы видя их насквозь, и клал им на голову епитрахиль. Некоторые говорили ему два–три слова. И вот подходит женщина. Издалека еще батюшка говорит ей:
— Нет, тебя я не могу.
Она подходит и молча падает ему в ноги. Он опять повторяет:
— Нет, нет, не могу, не проси.
Она встает и что–то тихо говорит. Батюшка глубоким и властным голосом отвечает ей:
— Нет, не могу, я не имею права (перед Богом). Уходи. Женщина, поклонившись в ноги, сказала:
— Простите, батюшка, — и ушла, плача. Я подумала: что за глупая? Неужели она не знает нашего о. Алексея (что он видел душу человеческую)?
Помню, как бывало перед совершением Литургии батюшка с духовенством шел прикладываться к иконам. А народ, как архиерею, расчищал ему дорогу. О. Алексей исподлобья смотрел по сторонам, на нас, и, казалось, видел насквозь того, на ком его взгляд останавливался. Так он раз посмотрел и на меня, и я стала отходить назад, хотя и податься было уже некуда. Кто–то за мной сказал:
— Не бойся, он ничаво.
А раз как–то стала теснить народ, чтобы батюшке было свободнее пройти. Одна сердито сказала:
— Что ты пихаешься? А другая ей в ответ:
— Не видишь, — сам идет.
И это «сам» идет, «сам» служит, где «сам» — то, звучало у них как–то особенно. «Сам» — это был хозяин Маросейки, это был их батюшка, который всегда их понимал и жил жизнью каждого из них.
Хорошо было, когда на парадных всенощных (парадные службы были те, на которых служил батюшка) все духовенство выйдет на «Хвалите», и начнут петь псалом.
Духовенство, братьев много, вся церковь кажется поет и лучше всех — батюшка. Меньше всех ростом, задыхается и жарко ему, и мочи нет, а поет всем своим великим духом.
Раз как–то ему было очень плохо. О. Сергий тихо убеждал его не петь, хотя бы только так постоял с ними. Но батюшка упорно покачал головой и продолжал петь. Да разве без него у них бы так вышло? Разве без него гремели бы стены церкви от этого «аллилуиа»?
Разве без него могла бы быть та мощь, та сила духа Божьего, которая вся как бы сконцентрировалась в нем одном — маленьком, слабеньком человеке — в великом старце о. Алексее?
Помню, было тревожное время. Какие–то странные люди появлялись в церкви. Опасались мы все за батюшку. И вот раз на «Хвалите» стал какой–то проталкиваться вплотную к батюшке и начал с ним петь. О. Сергий испугался и хотел устранить его. Батюшка искоса посмотрел на него, вдруг улыбнулся и стал к нему так, чтобы тот мог следить по книжке, которую батюшка держал в руках. И как же он старался петь. И при каждении батюшка ему особенно долго кадил. О. Алексей умел все и всех заставить служить Богу.
Помню первую мою ночную всенощную. Батюшка не служил, так как его расшибла лошадь. Мне очень все понравилось. Пели так ясно и просто, что народ мог петь вместе с хором и потому усталости не чувствовалось и спать никому не хотелось.
Через некоторое время была я у батюшки и разговор коснулся чудес…
— Разве это не чудо, что я остался цел и жив? Ведь ничего, даже следа почти что не осталось. — И он рассказал мне, как он ехал кого–то причащать, и как трамвай наскочил на пролетку и перевернул ее. — А они (о. Сергий с товарищами) вздумали без меня всенощную служить по какому–то там случаю. Незачем было совсем, — закончил батюшка недовольным тоном, как бы в обиде, что его не послушались.
Умилительно было слушать батюшку, когда он добродушно жаловался на своих молодых священников, точно он–то не мог настоять на своем.
Раз пришла в церковь, а батюшка кого–то отпевал. Я встала близко, чтобы посмотреть, как он это делает. Мне нужно было и очень хотелось посмотреть, как он проводит все таинства, но, к сожалению, это мне не удалось. Батюшка встал на свое место и посмотрел на покойницу довольно долго, склонивши голову на бок. Точно он живую ее видел, лежащую перед ним. Казалось, он ей говорил: — Я тебя хорошо знаю и понимаю и буду сейчас провожать тебя в лучшую жизнь. И действительно это было не отпевание, а светлые проводы в лучшую жизнь. И думалось, что не только душа этой умершей, но она сама, как есть, только заснула, чтобы проснуться в лучшем мире, где нет ни болезней, ни печали, ни воздыханий, и куда она несомненно попадет по молитве «батюшки» о. Алексея. Во время отпевания батюшка часто смотрел на меня с большим вниманием, как бы изучая то впечатление, которое он на меня произведет.
Помню бывало ждешь молебна после праздничной всенощной, когда можно было к батюшке подойти, прикладываясь ко Кресту, и он утешит, скажет что–нибудь, благословит. Это было опасное время, нельзя было, чтобы батюшку видели в церкви. Всегда ждешь, когда разойдутся чужие. В этот раз особенно упорно не уходили какие–то две барышни. И вдруг царские врата открываются. Выходит «сам». Ух, как было хорошо! Церковь темная, народу мало, и как он служил!
