Саммерхилл - воспитание свободой - Гусинский Эрнст Натанович (версия книг .txt) 📗

Родительское понимание

Понимать значит быть свободным от предрассудков и от инфантилизма, вернее, свободным настолько, насколько это вообще возможно, потому что кто же может освободиться от условных рефлексов, приобретенных в раннем детстве? Понимание предполагает проникновение в глубинную сущность вещей, умение не обращать внимания на внешнее. Родителям это трудно из-за сильной эмоциональной причастности. Какой ужас! Что я натворил с моими детьми! Этот вопль доходит до меня из гор писем. Учитель, не связанный такой сильной эмоциональной привязанностью к своим ученикам, имеет гораздо большую вероятность сохранять понимание, ведя ребенка к свободе.

Сколько раз приходилось мне писать отцам, что их сыновья не будут иметь ни единого шанса решить собственные проблемы, если отец не изменит некоторые свои подходы. Например, я указывал, что, если Томми свободно курит в Саммерхилле, а дома его за курение бьют, это совершенно недопустимая ситуация. Вместо курения можете подставить купание, умывание, отлынивание от занятий, сквернословие и т. д.

Никогда в жизни я не настраивал ребенка против семьи. Эту работу делала свобода и, конечно, сама семья, не понимающая, что происходит. Семья просто оказывалась не способной принять вызов, не могла понять результаты свободного воспитания. Хочу на нескольких примерах продемонстрировать неправильный стиль взаимоотношений между родителем и ребенком. Дети, о которых я собираюсь писать, ни в коей мере не являются ненормальными, они просто жертвы среды, в которой не было понимания подлинных нужд ребенка.

Вот Милдред. Каждый раз после каникул она возвращается злобной, конфликтной, нечестной. Она хлопает дверьми, она недовольна своей комнатой, ей не нравится ее кровать и т. д. Требуется более полусеместра, прежде чем она снова становится достаточно уживчивым человеком. Она провела свои каникулы в постоянных взаимных придирках с матерью — женщиной, которая вышла замуж не за того человека. Вся школьная свобода в мире не может дать этому ребенку постоянной удовлетворенности жизнью. Практически всегда за чрезвычайно скверными каникулами дома следует мелкое воровство в школе. Осознание девочкой ситуации не изменяет домашней среды: все тот же уровень понимания, ненависть и постоянное вмешательство в ее жизнь. Даже в Саммерхилле ребенок порой не может избавиться от скверного домашнего влияния, лишенного необходимых ценностей, понимания подлинных мыслей и чувств ребенка. Увы! Ценности так легко не усваиваются.

Восьмилетний Джонни возвращается в школу с мрачным видом, он дразнит и задирает более слабых детей. Его мать верит в Саммерхилл, но отец — поборник строгой дисциплины. Мальчик должен всегда поступать так, как велит отец, и ребенок рассказывал мне, что иногда его били. Что можно с этим сделать? Не знаю.

Я пишу одному отцу: «Ни в коем случае не придирайтесь к сыну. Не злитесь на него и прежде всего никогда не наказывайте его». Когда мальчик приезжает домой на каникулы, отец встречает его на станции. И первое, что он говорит мальчику, — это: «Держи голову выше, парень, не сутулься».

Мать Питера пообещала давать ему пенни каждое утро, когда его постель окажется сухой. Я ответил на это, предложив ему три пенса за каждый раз, когда он обмочит постель. Но чтобы предотвратить конфликт между матерью и мной в душе ребенка, я убедил мать повременить с ее наградой, пока я не предложу свою. Теперь Питер гораздо чаще мочит постель дома, чем в школе. Один из элементов его невроза состоит в том, что он хочет остаться младенцем. Он ревнует к своему маленькому брату. Он смутно чувствует, что мать пытается его излечить. Я же пытаюсь показать ему, что мокрая постель не имеет никакого значения. Короче говоря, мое трехпенсовое вознаграждение поощряет его оставаться младенцем, пока он сам не изживет свой невроз и не будет готов отказаться от этого естественным образом. Наличие привычки указывает на что-то неизжитое. Попытки уничтожить ее дисциплинарными мерами или подкупом приводят к тому, что ребенок испытывает ненависть и чувство вины. Лучше мочиться в постель, чем стать высоконравственным занудой.

Маленький Джимми возвращается после каникул и говорит: «Я в этом семестре собираюсь не пропустить ни одного урока». Его родители всячески побуждали его сдавать экзамен «11+» [61]. Он ходит на уроки неделю и потом не показывается на занятия месяц — еще одно доказательство того, что разговоры всегда бесполезны и, хуже того, могут задерживать развитие.

Как я сказал, во всех приведенных случаях речь идет не о трудных детях. При благоприятной обстановке и родительском понимании они были бы совершенно нормальными детьми.

Однажды у меня был трудный мальчик, пострадавший от неправильных методов воспитания, и я сказал его матери, что она должна исправить ошибку. Она поообещала это сделать. Когда после летних каникул она привезла его обратно, я спросил:

Ну что, вы сняли запрет?

Да, — ответила она, — сняла.

Отлично. Что вы ему сказали?

Я объяснила, что в игре с пенисом нет ничего плохого, но это очень глупо.

Она сняла один запрет и наложила другой. И конечно, бедный ребенок оставался асоциальным, нечестным, злобным и полным тревоги.

Мое обвинение против родителя состоит в том, что он не хочет учиться. Мне кажется, что моя работа в основном сводится к исправлению родительских ошибок. Я испытываю и сочувствие, и восхищение по отношению к родителям, честно признающим ошибки, которые они совершили в прошлом, и пытаются научиться обращаться со своим ребенком лучшие. Но как странно, что другие родители скорее будут держаться за свой бесполезный и даже опасный свод правил, чем попытаются приспособиться к ребенку. Еще более странно то, что они при этом завидуют любви ребенка ко мне.

Дети любят не столько меня, сколько мое невмешательство в их дела. Я для них — тот отец, о котором они мечтали, когда их настоящий отец кричал: «Прекрати этот грохот!» Я никогда не требую от них ни хороших манер, ни вежливых слов. Я никогда не спрашиваю, умывались ли они, я никогда не требую подчинения, уважения или почтения. Короче говоря, я обращаюсь с детьми так, как взрослые желали бы, чтобы обращались с ними. Я понимаю, что в конечном счете не может быть никакого состязания между отцом и мной. Его дело — зарабатывать для семьи на хлеб насущный, мое дело — изучать детей и отдавать им все мое время и все мои интересы. Если родители отказываются изучать психологию ребенка, чтобы лучше понимать развитие своих детей, они должны ожидать, что проиграют соревнование за душу ребенка. Чаще всего так и происходит.

У меня как-то был родитель, приславший ребенку письмо с фразой: «Если ты не можешь писать без ошибок, лучше не пиши мне вовсе». Эти слова были обращены к девочке, в отношении которой мы подозревали, что она, возможно, умственно неполноценна. Не раз приходилось мне рычать на жалующегося родителя: «Ваш мальчик — вор, он мочится в постель, он асоциален, несчастлив и страдает комплексом неполноценности, а вы приходите ко мне с претензиями, что он встретил вас на станции с грязным лицом и грязными руками». Я — человек, не скорый на ярость, но, когда я встречаю отца или мать, которые не желают или не могут обрести понимание того, что важно, а что пустяки в поведении ребенка, я сержусь. Может быть, поэтому и считают, что я терпеть не могу родителей. И как же я бываю рад, когда мама, приехавшая навестить ребенка, встречает своего замызганного и одетого в тряпье малыша в огороде, сияет и говорит мне: «Не правда ли, он выглядит совершенно счастливым и здоровым?»

И все же я знаю, как это трудно. У всех у нас существуют собственные стандарты ценностей, и мы измеряем других на свой аршин. Возможно, я должен извиниться за то, что я — человек, фанатически относящийся к детям и не имеющий никакой терпимости по отношению к родителям, которые не смотрят на детей моими глазами. Но если бы я на самом деле стал за это извиняться, я был бы лицемером. Правда такова: я знаю, что не заблуждаюсь в отношении ценностей, во всяком случае в том, что касается детей.