Когда Ницше плакал - Ялом Ирвин (книги без сокращений .TXT) 📗
«Я как эта повивальная бабка! Я хочу приблизиться к тайне. Моя страсть к Берте неестественна, она сверхъестественна, я знаю это, но мне нужна магия. Я не могу жить черно-белой жизнью».
«Всем нам нужна страсть, Йозеф, — отозвался Ницше. — Страсть дионисиев — это и есть жизнь. Но разве страсть непременно должна быть волшебной и унизительной? Разве не можем мы найти способ стать хозяином страсти?
Я хочу рассказать вам о буддийском монахе, которого я встретил в прошлом году в Энгадине. Он живет очень просто. Половину времени, когда он бодрствует, он проводит в медитации и может не общаться ни с кем неделями. Его пища проста, он ест один раз в день, ест то, что ему подают, случается, только яблоко. Он медитирует на это яблоко, пока оно не станет хрустящим взрывом цвета и сока. К концу дня он страстно мечтает о своей еде. То есть, Йозеф, мы не должны отказываться от страсти. Но мы должны изменить обстоятельства страсти».
Брейер кивнул.
«Продолжайте, — поторопил его Ницше. — „Чистите дымоходы“ о Берте — что она значит для вас».
Брейер закрыл глаза: «Я вижу, как убегаю с ней. Убегаю прочь. Берта — это избавление, побег. Чреватый опасностями побег!»
«То есть?»
«Берта — это опасность. Пока я не знал ее, я жил по правилам. Теперь я проверяю на прочность границы этих правил, — может, именно об этом говорила эта повивальная бабка. Я думаю о том, чтобы разрушить свою жизнь, пожертвовать карьерой, изменить жене, потерять семью, эмигрировать, начать новую жизнь с Бертой. — Брейер легонько стукнул себя по голове. — Идиот! Идиот! Я знаю, что никогда не сделаю этого!»
«Но есть что-то заманчивое в этой прогулке по краю?»
«Заманчивое? Не знаю. Не могу сказать. Я не люблю опасность! Если и есть в этом что-то привлекательное, то это не опасность; я полагаю, манит спасение — не от опасности, но от безопасности. Может, я прожил слишком размеренную жизнь!»
«Иозеф, жить в благополучии опасно! Опасно и смертельно».
«Жить в благополучии опасно. — Брейер несколько раз тихо проговорил эту фразу. — Жить в благополучии опасно. Жить в благополучии опасно. Хорошая мысль, Фридрих. Значит, вот чем для меня была Берта — спасением из смертельно опасной жизни? Берта — мое желание свободы, попытка вырваться из ловушки времени?»
«Может, из ловушки вашего времени, этого момента истории. Но, Йозеф, — торжественно произнес Ницше, — не совершай эту ошибку, не думай, что она сможет вырвать тебя из твоего времени! Нельзя разбить время; это самая большая наша проблема. А самый дерзкий вызов — жить, невзирая на эту проблему».
На этот раз переход Ницше на философский тон не вызвал протеста со стороны Брейера. Это было философствование другого рода. Он не знал, что ему могут дать слова Ницше, но знал, что они тронули его, взволновали его.
«Будьте уверены, — сказал он, — я не мечтаю о бессмертии. Жизнь, от которой я хочу спасаться бегством, — это жизнь венской медицинской буржуазии образца тысяча восемьсот восьмидесятого года. Я знаю, что моя жизнь вызывает у других зависть, — во мне она порождает страх. Меня пугают ее однообразность и предсказуемость. Страх этот настолько силен, что порой моя жизнь кажется мне смертным приговором. Понимаете, о чем я, Фридрих?»
Ницше кивнул. «Помните, вы спрашивали у меня, может, в первый наш разговор, каковы положительные стороны страдания от мигрени? Это был хороший вопрос. Он помог мне посмотреть на свою жизнь с другой стороны. И помните, что я вам ответил? Что мигрень заставила меня отказаться от должности университетского профессора. Все до единого — родственники, друзья, коллеги — оплакивали мою беду, к тому же я уверен, что историки напишут об этом так: болезнь Ницше трагически оборвала его карьеру. Но это не так! Совсем не так. Работа в Базельском университете была моим смертным приговором. Она приговаривала меня к пустому существованию в академии, где я был обречен посвятить остаток дней обеспечению материальной поддержки сестры и матери. Я бы не вырвался».
«А потом, Фридрих, мигрень, великий освободитель, снизошла на вас!»
«Неужели, Йозеф, она так сильно отличается от одержимости, снизошедшей на вас! Быть может, между нами намного больше сходства, чем нам кажется!»
Брейер закрыл глаза. Как хорошо было ощущать такую вот близость с Ницше. На глаза навернулись слезы; он сделал вид, что закашлялся, чтобы был повод отвернуться.
«Продолжим, — бесстрастно произнес Ницше. — У нас намечается прогресс. Мы поняли, что Берта олицетворяет собой страсть, тайну, рискованный побег. Что еще, Йозеф? Какие еще значения она несет в себе?»
«Красота! Красота Берты — неотъемлемая часть связанной с нею тайны. Вот, посмотрите, я принес кое-что».
Он открыл саквояж и достал фотографию. Надев свои очки с толстыми стеклами, Ницше подошел к окну, чтобы рассмотреть фотографию при лучшем освещении. Берта стояла в костюме для верховой езды, с головы до пят одетая в черное. Она была затянута в жакет: двойной ряд маленьких пуговиц, застегнутый от ее осиной талии до самого подбородка, изо всех сил старался удержать ее пышную грудь. Левой рукой она изящно придерживала юбку и длинный хлыст, в правой держала перчатки. У нее был волевой нос, короткие густые волосы, из которых игриво выглядывала черная кепочка. Ее большие темные глаза не удостоили камеру своим вниманием, но смотрели куда-то вдаль.
«Грозная женщина, Йозеф, — сказал Ницше, возвращая фотографию и снова садясь на стул. — Да, она очень красива, — но мне не нравятся женщины с хлыстами».
«Красота, — отозвался Брейер, — это важный аспект значения Берты. Меня легко пленить такой красотой. Думаю, легче, чем других мужчин. Красота — это загадка. Я не знаю, как это описать, но женщина, которая обладает определенной комбинацией плоти, грудей, ушей, больших темных глаз, носа, губ — особенно губ! — вызывает у меня самое настоящее благоговение. Это глупо звучит, но я почти уверен в том, что такие женщины обладают сверхчеловеческими способностями!»
«Способностями к чему?»
«Это слишком глупо!» — Брейер спрятал лицо в ладонях.
«Просто „прочищайте дымоход“, Йозеф. Сформулируйте свое мнение — и говорите! Я давал вам слово, что не буду судить вас!»
«Я не знаю, как это сказать».
«Попытайтесь закончить такое предложение: в присутствии красоты Берты я чувствую…»
«В присутствии красоты Берты я чувствую… Я чувствую… Я чувствую себя так, словно нахожусь в недрах земли, в самом центре существования. Я на своем месте. Я там, где нет вопросов о жизни или цели, — в центре — в безопасности. Ее красота дает ощущение полной безопасности. — Он поднял голову. — Вот видите, я же говорил, что это глупо».
«Продолжайте», — невозмутимо откликнулся Ницше. «Чтобы пленить меня, женщина должна иметь особый взгляд. Это взгляд, в котором светится обожание, — я вижу его перед собой, — широко распахнутые сверкающие глаза, губы сомкнуты в нежной полуулыбке. Словно она говорит… О, я не знаю…»
«Йозеф, продолжайте, прошу вас. Не прекращайте представлять себе улыбку! Вы все еще видите ее?» Брейер закрыл глаза и кивнул. «Что она говорит вам?»
«Она говорит: „Ты восхитителен. Все, что бы ты ни делал, —превосходно. О, дорогой, ты запутался, но так бывает со всеми мальчиками“. Теперь я вижу, как она поворачивается к другим женщинам вокруг нее и говорит: „Разве это не чудо? Разве он не прелесть? Я обниму и утешу его“.
«Вы можете еще что-нибудь рассказать об этой улыбке?»
«Она говорит, что я могу играть в любые игры, какие только захочу. Я могу попасть в неприятности, но, несмотря ни на что, она будет продолжать восхищаться мной, я останусь столь же обожаемым».
«Имеет ли эта улыбка личную историю для вас, Йозеф?»
«Что вы имеете в виду?»
«Обратитесь в прошлое. Содержит ли ваша память такую улыбку?»
Брейер покачал головой: «Нет, ничего не припоминаю».
«Вы слишком поспешно ответили, — настаивал Ницше. — Вы уже качали головой, а я еще даже не закончил задавать вопрос. Ищите! Просто держите эту улыбку перед своим мысленным взором и наблюдайте, что получится».
