Зримые голоса - Сакс Оливер (электронные книги бесплатно .txt) 📗
В XVI веке мысль о том, что понимание идей не зависит от воспринятых на слух слов, была поистине революционной [17].
Но мир, как правило, изменяют не философские идеи. Наоборот, мир меняют простые люди. Но только встреча этих двух сил – просвещенной философии и энергичной народной массы – движет историю, воспламеняет революции. Высокий ум – аббата де л’Эпе – должен был встретиться с низкой практикой – самодеятельным языком жестов глухих нищих, бродивших по Парижу, – чтобы стало возможным мгновенное преображение. Если мы спросим, почему эта встреча не состоялась раньше, то, наверное, нам придется вспомнить о склонностях и характере аббата, для которого была невыносима мысль о загубленных душах глухонемых, живущих и умирающих без исповеди, лишенных катехизиса, Писания, Слова Божия. Отчасти прорыв произошел благодаря его простоте и скромности – он слушал глухих, – а отчасти благодаря философским и лингвистическим идеям, носившимся в то время в воздухе, идеям об универсальном языке, speceium, о котором мечтал Лейбниц [18]. Так, де л’Эпе подошел к языку жестов не с вызовом, а с благоговением.
«Универсальный язык, который вы, ученые, столько лет тщетно искали и в создании какового отчаялись, находится здесь; он находится у вас перед глазами, это мимический язык глухих нищих. Вы не знаете его и поэтому презираете, но только он один даст вам ключ к разгадке всех языков».
То, что это ошибка – ибо язык жестов не является универсальным языком в высоком смысле этого слова, а благородная мечта Лейбница есть не более чем химера, – не имело никакого значения; более того, в этом утверждении таилось и некоторое благо [19]. Главным же было то, что де л’Эпе очень внимательно относился к своим ученикам и освоил их язык (вероятно, первым из слышащих людей). Потом, связывая их знаки с картинками и написанными словами, он научил их читать. Тем самым он открыл глухим дорогу к учености и культуре. Разработанная де л’Эпе система «методических» знаков – сочетание знаков языка жестов со знаками французской грамматики – научила глухих учеников записывать то, что жестами показывал им переводчик. Этот метод оказался таким успешным, что позволил изначально глухим людям читать и писать по-французски, то есть открыл им доступ к образованию. Его школа, основанная в 1755 году, стала первой школой, получившей общественную поддержку. Де л’Эпе подготовил множество учителей для глухих, и эти учителя к моменту смерти аббата (он умер в 1789 году) основали 21 школу во Франции и в Европе. Будущее школы самого де л’Эпе казалось неопределенным из-за захлестнувшей Францию революции, но к 1791 году она превратилась в парижский Национальный институт глухонемых. Возглавил это учреждение блестящий грамматист Сикар. Книга де л’Эпе – революционная в своем роде, как труд Коперника, – была впервые напечатана в 1776 году.
Эта книга теперь переведена на многие языки, она стала классикой. Но оставалось неизвестным и являлось самым важным (а возможно, и чарующим) – писания самих глухих из школы аббата де л’Эпе. Это были первые глухонемые в мире, научившиеся писать. Харлан Лейн и Франклин Филип сослужили всем нам громадную службу, сделав доступными писания первых грамотных глухих в книге «Опыт глухих». Особенно трогательной и значимой является книга «Наблюдения» Пьера Деложа – первая книга, написанная и изданная глухим автором в 1779 году. Теперь эта книга доступна и на английском языке. Сам Делож, оглохший в очень раннем возрасте и не умевший говорить, дает в своей книге первое реалистическое описание мира человека, лишенного речи:
«В начале моей болезни и до тех пор, пока я жил отдельно от других глухих людей, я не знал языка жестов. Мне приходилось пользоваться случайными знаками, не связанными друг с другом. Я не знал искусства их соединения, позволяющего формировать четкие представления, с помощью которых можно представлять различные идеи, сообщать их сверстникам и превращать в логические рассуждения».
Таким образом, Делож, несомненно, очень одаренный человек, едва ли мог создавать идеи или пускаться в логические рассуждения до того, как овладел языком жестов (которому, как это почти всегда бывало у глухих, он научился у другого глухого, в его случае у неграмотного глухонемого человека). Делож, несмотря на свой пытливый ум, оставался интеллектуальным инвалидом, пока не выучил язык жестов и в особенности не освоил то, что британский невролог Хьюлингс-Джексон, через столетие, в отношении больных с афазией [20], назвал «пропозиционированием» (формированием суждений и высказываний). Этот вопрос стоит прояснить особо, приведя довольно обширную цитату из самого Хьюлингса-Джексона [21]:
«Мы не говорим и не мыслим одними только словами и знаками, мы делаем это, определенным образом соотнося друг с другом слова и знаки. Без правильных взаимоотношений частей вербальное высказывание превратится в последовательность имен, в нагромождение слов, не являющееся суждением или предложением. Единица речи – это предложение. Потеря речи (афазия) является, следственно, потерей способности к составлению предложений, причем не только способности формировать произнесенные вслух предложения, но и способности формировать внутренние предложения. Бессловесный больной теряет речь не только в обиходном значении, то есть в смысле неспособности говорить вслух, но и в более общем смысле. Мы говорим не только для того, чтобы сообщить другим людям свои мысли, но и для того, чтобы сказать себе, что мы думаем. Речь – это часть мышления».
Вот почему выше я говорил о том, что ранняя или врожденная глухота намного опаснее, чем слепота. Дело в том, что глухота является состоянием, лишающим человека речи – то есть способности к составлению предложений и суждений, – что можно вполне сравнить с афазией, состоянием, при котором само мышление становится бессвязным и притупленным. Бессловесный глухой и в самом деле становится как бы умственно отсталым. Причем эта отсталость у него весьма особого свойства – он может обладать интеллектом, причем очень мощным, но этот интеллект заперт до тех пор, пока глухой лишен речи и языка. Аббат Сикар совершенно прав, когда поэтично пишет о том, что использование в обучении глухих языка жестов «впервые открывает двери темницы перед их интеллектом».
Нет более чудесного и славного деяния, чем раскрыть способности и дарования человека, дать ему возможность расти и мыслить, и никто не сказал об этом красноречивее внезапно освобожденного немого Пьера Деложа:
«Язык жестов, коим мы пользуемся в нашем общении, является верным образом выражаемого предмета, он великолепно подходит для точного выражения идей и усиливает нашу способность к оценкам, так как вырабатывает в нас привычку к постоянному наблюдению и анализу. Это живой язык: он придает облик чувству и развивает воображение. Ни один другой язык не в состоянии так живо передавать сильные эмоции».
Но даже де л’Эпе не знал или не мог поверить, что язык жестов является языком в полном смысле этого слова, языком, способным выразить не только эмоцию, но и любое предложение или суждение, языком, дающим своим носителям возможность обсуждать любые темы – конкретные или абстрактные – так же эффективно и грамматически упорядоченно, как и устная речь [22].
Это понимали, пусть даже не всегда отчетливо, носители языка жестов, но полноценность его всегда отрицалась слышащими и говорящими, которые при всех своих благих намерениях считали жесты чем-то примитивным, считали сам язык жестов не более чем пантомимой. Подобное заблуждение разделял и де л’Эпе, его и сегодня разделяет подавляющее большинство слышащих. Мы, напротив, должны усвоить, что язык жестов ничем не уступает языку устному, что язык жестов пригоден для строгой речи и поэзии, для философского анализа и объяснения в любви. Причем язык жестов делает все это подчас с большей легкостью, чем язык устной речи. (В самом деле, если слышащие изучают язык жестов в качестве своего первого языка, то они зачастую используют его как предпочтительную альтернативу языку устной речи.)
