Когда Ницше плакал - Ялом Ирвин (книги без сокращений .TXT) 📗
Ницше помолчал, явно раздумывая над словами Брейера. Затем кивнул: «Я последую вашему совету. Я согласен остаться еще на один день и уехать в понедельник. Мы можем встретиться утром в понедельник?»
Брейер кивнул: «Оплатить счет?»
«Да, для этого, а еще я был бы очень благодарен вам за записи по консультации и описание клинических методов, которые вы использовали для того, чтобы устранить этот приступ. Эти методы могут пригодиться вашим преемникам, особенно итальянским терапевтам, так как следующие несколько месяцев я проведу на море. Разумеется, сила этого приступа полностью исключает возможность проведения зимы в Центральной Европе».
«Профессор Ницше, сейчас не время для того, чтобы мы опять ввязывались в споры, сейчас вам следует отдыхать и набираться сил. Но позвольте мне сделать два-три замечания, которые вы бы могли обдумать до нашей встречи в понедельник».
«После всего, что вы для меня сегодня сделали, слушаю вас внимательно».
Брейер взвесил каждое слово. Он понимал, что это его последний шанс. Если сейчас у него ничего не получится, Ницше сядет на поезд в Базель в понедельник днем. Он быстро напомнил себе, какие старые ошибки нельзя повторять. «Сохраняй спокойствие, — сказал он себе. — Не пытайся перемудрить его; он гораздо умнее. Не спорь: ты проиграешь, а если и выиграешь, ты все равно проиграешь. А этот другой Ницше, который хочет умереть, но молит о помощи, которому ты пообещал эту помощь, — этого Ницше здесь сейчас нет. Не пытайся говорить с ним».
«Профессор Ницше, я начну с подведения итогов вашего критического состояния этой ночью. Ваше сердцебиение было опасно аритмичным и могло прекратиться в любую минуту. Причина мне неизвестна, и мне требуется время определить ее. Но это не было связано с мигренью, я также не думаю, что причиной послужила передозировка хлорала. Я никогда не сталкивался с подобными его побочными эффектами.
Это первое, что я хотел сказать. Второй пункт — это хлорал. Доза, которую вы приняли, могла быть смертельной. Возможно, вызванная мигренью рвота спасла вашу жизнь. Меня как вашего терапевта не может не беспокоить ваше саморазрушающее поведение».
«Доктор Брейер, простите меня. — Ницше говорил, обхватив голову руками и закрыв глаза. — Я решил выслушать вас не перебивая, но я боюсь, мой мозг слишком медленно работает, чтобы мысли могли в нем задерживаться. Я лучше проговорю все, пока идеи еще свежи. Я неразумно поступил с хлоралом, я должен был научиться на прошлых ошибках. Я собирался принять одну-единственную таблетку — она затупляет лезвие боли, — а потом убрать пузырек обратно в портфель. Я могу с уверенностью сказать, что случилось этой ночью: я взял таблетку и забыл убрать пузырек. Потом, когда хлорал начал действовать, я все перепутал, забыл, что я уже принимал таблетку, и выпил еще одну. Я, наверное, повторил это несколько раз. Такое случалось раньше. Это глупость, но не суицидальное поведение, если вы это имели в виду».
Вполне правдоподобная гипотеза, подумал Брейер. Такое случалось с его пожилыми забывчивыми пациентами, и он всегда советовал их детям выдавать им лекарства. Но ему не верилось, что это объяснение полностью соответствует положению дел в данном случае. Во-первых, почему, даже мучаясь от боли, он забыл убрать пузырек с хлоралом обратно в портфель? Разве не несем мы ответственности за собственную забывчивость? Нет, подумал Брейер, поведение этого пациента имеет более пагубную саморазрушительную направленность, чем сам он утверждает. И в самом деле, тому есть и доказательство: тихий голос, который произнес: «Жизнь или смерть — кому есть до этого дело?» Но этим доказательством он воспользоваться не мог. Он был вынужден покорно принять объяснение Ницше.
«Даже если так, профессор Ницше, даже если ситуация объясняется таким образом, она становится не менее рискованной. Вы должны точно определить режим приема лекарственных средств. Теперь позвольте мне перейти к следующему наблюдению — относительно начала вашего приступа. Вы связываете это с погодными условиями. Вне всякого сомнения, этот фактор сыграл свою роль: вы смогли точно заметить механизм влияния атмосферных условий на состояние вашего здоровья. Но можно утверждать, что к началу приступа мигрени привело сочетание факторов, и я имею основания полагать, что я сам несу ответственность за данный эпизод: головная боль началась вскоре после того, как я грубо обошелся с вами, проявил агрессию».
«И снова я должен перебить вас, доктор Брейер. Вы не сказали ничего, что не мог бы сказать хороший врач, ничего, что я не слышал бы ранее из уст других врачей, причем в гораздо менее тактичной форме. Вы не заслуживаете обвинений в этом приступе. Я чувствовал его приближение задолго до разговора с вами. На самом деле я предчувствовал это еще по дороге в Вену».
Брейер ни в коем случае не хотел уступать в этом вопросе, но спор был сейчас неуместен.
«Я не хочу более ругать вас, профессор Ницше. Позвольте мне ограничиться тем, что на основании анализа общего состояния вашего здоровья я больше, чем когда бы то ни было, убежден в необходимости длительного периода тщательного наблюдения и квалифицированного лечения. Даже при том, что меня вызвали спустя продолжительное время после начала данного приступа, я смог сократить его продолжительность. Я совершенно уверен, что, если бы вы находились в клинике под наблюдением, я смог бы разработать режим, позволяющий практически полностью устранить ваши приступы. Я настаиваю, чтобы вы приняли мое предложение относительно клиники Лаузон».
Брейер замолчал. Он сказал все, что мог. Его речь была сдержанной, доступной, клинически обоснованной. Больше он ничего сделать не мог. Повисла долгая пауза. Он пережидал ее, прислушиваясь к звукам крошечной комнатки: дыхание Ницше, его собственное дыхание, завывания ветра, шаги и скрип половицы в комнате сверху.
Потом Ницше ответил. Его голос был кротким, почти манящим: «Мне никогда не приходилось сталкиваться с таким врачом, как вы, таким же компетентным, кто бы так беспокоился обо мне. И кто мог бы столь же сильно затронуть мою личность. Может, я мог бы многому у вас научиться. Что касается искусства жизни с людьми, могу вас уверить, мне надо начинать осваивать его с самых азов. Я у вас в долгу, и поверьте мне, я знаю, насколько он велик».
Ницше замолчал. «Я устал, мне нужно лечь. — Он вытянулся на спине, сложив на груди руки, уставившись в потолок. — Даже будучи обязанным вам, я вынужден противиться вашим рекомендациям. Причины, которые я назвал вам вчера — было ли это вчера? Кажется, мы говорим с вами уже много месяцев, — эти причины не были незначительными, не были придуманы только для того, чтобы возразить вам. Если вы захотите прочитать мои книги до конца, вы увидите, что причины эти уходят корнями в сам склад моего ума, в само мое существо.
Сейчас эти причины приобрели еще больший вес — я уверен в них сегодня сильнее, чем вчера. Я не знаю почему. Сегодня я не могу разобраться в себе. Вне всякого сомнения, вы правы, хлорал не идет мне на пользу, не стимулирует работу моего мозга — даже сейчас я не чувствую особой ясности рассудка. Но те причины, которые я приводил вам, сейчас стали в сотни раз весомее».
Он повернул голову и посмотрел на Брейера: «Я умоляю вас, доктор, оставить попытки позаботиться обо мне! Отвергать ваше предложение сейчас и продолжать отвергать его снова и снова — это унижает меня еще больше, чем тот факт, что я в долгу перед вами.
Прошу вас. — Он снова отвернулся. — Сейчас мне лучше всего отдохнуть, — а вам, может быть, лучше вернуться домой. Вы как-то упомянули, что у вас есть семья. Боюсь, они будут обижаться на меня — и не без оснований. Я знаю, что сегодня вы провели со мной больше времени, чем с ними. До понедельника, доктор Брейер». Ницше закрыл глаза.
Прежде чем уйти, Брейер сказал, что, если он понадобится Ницше, repp Шлегель пришлет за ним человека, и он приедет в течение часа, даже в воскресенье. Ницше поблагодарил его, не открывая глаз.
