Жизнь и творения Зигмунда Фрейда - Джонс Эрнест (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗
Из друзей, старше Фрейда по возрасту, наиболее близким оставался Брейер. Он был единственным евреем среди них. Это был человек, о котором психолог сказал бы, что он очень близок к «норме», — редкий комплимент. Письма Фрейда свидетельствуют о теплых взаимоотношениях между этими двумя мужчинами и о больших достоинствах Брейера. Его образованность, широкий диапазон знаний, практический ум, мудрость и, превыше всего прочего, его тонкое понимание были качествами, которые освещались снова и снова.
Фрейд постоянно навещал дом Брейера и рассказывает о том, каким счастливым и спокойным чувствовал себя в его стенах; они такие «дорогие, хорошие, понимающие люди». Фрейд с нежностью относился к молодой и приятной жене Брейера и назвал свою (старшую) дочь Матильдой в ее честь. Разговаривать с Брейером было «подобно сидению под солнцем», «он излучает свет и тепло». «Он такой жизнерадостный человек, и я не знаю, что он видит во мне такого, чтобы быть со мной столь добрым». «Он — человек, который всегда меня понимает». Возможно, самое лучшее из того, что Фрейд говорил когда-либо о нем, было сказано в самое тяжелое время, связанное с болезнью Фляйшля. «Брейер опять вел себя великолепно в деле Фляйшля. Недостаточно характеризовать его, говоря о нем только хорошее; необходимо также подчеркнуть отсутствие в нем чего-либо дурного».
Брейер едва ли когда-либо пытался влиять на Фрейда. Тот часто обращался к нему за советом, например, насчет своего решения специализироваться в неврологии, относительно подачи заявления для участия в конкурсе на получение аспирантской субсидии, за помощью по поводу деликатных проблем Шёнберга и Минны и т. д. Брейер всегда угадывал действительное отношение Фрейда и ободрял его в его решимости, однако не принимал активного участия в разрешении данной проблемы. Когда он не соглашался с Фрейдом, он имел обыкновение выражать свое несогласие одним словом. Так, когда Фрейд хотел вступить в протестантское «вероисповедание» [60], чтобы иметь возможность жениться без сложных еврейских церемоний, которые он столь ненавидел, Брейер просто пробормотал: «Чересчур сложно». Перед тем как отправиться в месячный отпуск в Вандсбек в 1884 году, Фрейд попросил дополнительно у него 50 гульденов. «Брейер спокойно ответил: „Мой дорогой, я не собираюсь ссужать их вам. Ведь это приведет лишь к тому, что вы возвратитесь из Вандсбека без пенни в кармане и с кучей долгов своему портному, в состоянии ужасного похмелья“. „Мой дорогой друг, — ответил я, — пожалуйста, не нарушайте мой предприимчивый образ жизни“. Но это не помогло. Со стороны Брейера очень любезно и заботливо не просто отказать мне, но самому быть озабоченным моим благоразумием, но тем не менее я раздражен». Однако несколькими днями позже Брейер зашел к нему и принес эти деньги, сказав, что хотел лишь сделать небольшой перерыв, не имея какого-либо намерения его ограничивать.
Брейер часто приглашал Фрейда с собой на прогулки. Иногда они уходили так далеко, что им приходилось проводить ночь за городом. Однажды они оказались в Бадене и Брейер выдал Фрейда за своего брата, чтобы тому не пришлось давать официанту на чай. Но наиболее Фрейду запомнились те дни, которые он провел на даче, снятой Брейером в горах Зальцкаммергута. Фрейд был настолько потрясен красотой этих мест, что написал об этом в своем дневнике.
Совершенно иные чувства Фрейда к Брейеру переполняют письма 90-х годов. От них веет горькой враждебностью и раздражительностью. Правда, Фрейд никогда не выражал эти чувства ни в одной из своих публикаций, где всегда высказывался о Брейере в духе похвалы и благодарности. Отсюда следует заключить, что Фрейд изменился более, чем Брейер, и что причина этому должна быть скорее внутренней, нежели внешней.
Теперь пришло время сказать кое-что о состоянии здоровья Фрейда в эти годы. Иногда он ощущал недомогание, а в апреле 1885 года переболел оспой. Фрейд перенес эту болезнь довольно легко, но сопровождающее ее состояние отравления было, по всей видимости, тяжелым. Перед этим, осенью 1882 года, Фрейду Нотнагелем был поставлен диагноз легкой формы брюшного тифа. Большее беспокойство причиняли «ревматические» боли в спине и руках. Время от времени (а также в более поздние годы) Фрейд жаловался на судорогу руки при письме, но он писал так много, что это вполне могло являться невритом, а не проявлением невротичности. Ранее у него был плечевой неврит, как у его отца в молодости. В марте 1884 года Фрейда приковал к постели приступ левосторонней ишиалгии [61], и он не мог работать в течение пяти недель. Однако двух недель, проведенных в постели, оказалось достаточно для выздоровления. «Утром, когда я лежал в постели с очень неприятными болями, я мельком взглянул в зеркало и ужаснулся своей растрепанной бороде. Я решил больше никогда не болеть ишиалгией — отказавшись от роскоши быть больным — и снова стать человеческим существом». Поэтому он оделся, сходил к ближайшему цирюльнику, а затем зашел к некоторым из своих друзей, напугав их своим видом.
Фрейд страдал тяжелой формой катарального ринита (о чем многие люди, переносящие простуду легко, не имеют представления) и от постоянных осложнений по поводу свища. Как писал Фрейд в письме своей свояченице, такие заболевания отличаются от тяжелых болезней лишь по их лучшему прогнозу. Когда 20 лет спустя Лу Саломе написала оптимистическую лирическую поэму, в которой утверждалось, что ей хотелось бы прожить тысячу лет, даже если бы они не содержали ничего иного, кроме боли, Фрейд сухо заметил: «Первая простуда заставила бы меня отказаться от такого желания».
В августе 1882 года он тяжело заболел ангиной, из-за чего в течение нескольких дней не мог ни говорить, ни глотать. По выздоровлении его охватил «гигантский голод, похожий на голод животного, проснувшегося после зимней спячки», и неукротимое желание увидеть Марту: «Ужасно интенсивное желание, ужасное — едва ли подходящее слово, лучше сказать, сверхъестественное, чудовищное, страшное, гигантское; короче говоря, неописуемое влечение к тебе».
Всю свою жизнь Фрейд был подвержен приступам мигрени, абсолютно не поддающейся какому-либо лечению. До сих пор неизвестно, является ли это заболевание по своей природе органическим или функциональным. Следующее замечание Фрейда предполагает первую причину: «Казалось, будто боль исходила извне; я не считаю себя больным этой болезнью и стою выше ее». Он написал эти строки, будучи физически очень слабым, чтобы стоять, однако ощущая полнейшую ясность ума. Это напомнило мне о подобном замечании, сделанном им много лет спустя, когда я жаловался ему на сильную простуду: «Все это чисто внешнее; нутро человека остается нетронутым».
Однако эти беспокоящие недуги причиняли ему намного меньше страданий, чем психологические затруднения, которые беспокоили его начиная с подросткового возраста в течение последующих 20 лет. Мы не знаем, когда началось то, что позднее Фрейд назвал своей «неврастенией», но она, несомненно, должна была усилиться из-за отрицательных эмоций, связанных с его любовными терзаниями. Но что любопытно, так это то, что своего пика она достигла спустя несколько лет после его женитьбы. Основными ее симптомами являлись частые желудочные расстройства, сменяемые запорами, функциональную природу которых он тогда не осознавал, а также бросавшаяся в глаза угрюмость. Последний симптом, естественно, повлиял и на его любовные дела. При невротической угрюмости Фрейд часто терял всякую способность к наслаждению и ощущал чрезмерное чувство усталости.
Обычно в такие дни он связывал свое плохое настроение с заботами и тревогами. И действительно, когда читаешь его дневниковые записи, становится ясно, что он подвергался чрезмерному перенапряжению. Но в то же самое время он отмечает, что все его беспокойства «волшебным образом» исчезают в компании своей невесты. В такой момент ему казалось, что у него есть все, что нужно, и что все его беспокойства исчезнут, если только он будет придерживаться скромного и приносящего чувство удовлетворения образа жизни. Но его предсказание о том, что все будет в порядке, как только они поженятся, не осуществилось.
