Просвещенное сердце - Беттельгейм (Беттельхейм) Бруно (читать книги онлайн регистрации txt) 📗
ТРАВМАТИЗАЦИЯ
Внезапные личностные изменения связаны с травматическими воздействиями. Первый такой шок человек получает при аресте, второй при крайне жестком обращении с ним. Они могут сочетаться, а могут быть разделены во времени. Транспортировка в лагерь также является инициацией в мучения.
Восприятие же травматической ситуации зависит от личности человека, от его социального происхождения и политических взглядов. Также важно был ли уже опыт отсидки за уголовные или политические преступления.29
Неполитические из среднего класса (меньшинство в концлагере) труднее всего переживали заключение. Они долго не могли понять, что случилось с ними и почему. При наказаниях они уверяли СС, что никогда не сопротивлялись нацизму и были послушны закону. Они считали свое заключение ошибкой. Эсэсовцы издевались над ними, как хотели. Этих заключенных больше всего подавляло, когда к ним относились, как к обычным уголовникам. Их поведение показывает, насколько слаб был аполитичный средний немецкий класс в противостоянии национал-социализму. У этого класса не было принципиальности ни по философским, ни по этическим, ни по политическим, ни по социальным вопросам. Их самоуважение покоилось на семейном или профессиональном благополучии. В лагере их больше всего унижало обращение на ты и презрение к их статусу. И именно эта утрата статуса разрушала их личность. Часто самоубийства происходили среди людей этой группы. Многие из них впадали в депрессию, бытовые дрязги, постоянное саможаление. Их третировали и обкрадывали, что поощрялось эсэсовцами. Они были неспособны к самостоятельности и копировали поведение других, в основном, уголовников. Некоторые прислуживали эсэсовцам, становясь их шпионами (обычно в лагере шпионили только уголовники). СС покрывала информатора, пока он был необходим, затем с ним расправлялись заключенные.
Что касается политических, они были психологически готовы к заключению. Они принимали его осознанно. Конечно, они тревожились за свою судьбу, за судьбу своих семей и друзей, но они не деградировали только от одного факта заключения. Такие узники совести, как Свидетели Иеговы стойко переносили заключение, благодаря строгой религиозности. Поскольку их преступление заключалось в отказе от службы в армии, им предлагали взять оружие в руки в обмен на свободу. Они упорно отказывались.
Свидетели Иеговы были хорошими товарищами, корректными и отзывчивыми и спорили только по религиозным вопросам. За их трудолюбие и исполнительность их часто назначали старостами, при этом они никогда не издевались над другими заключенными и не пользовались положением для достижения привилегий.
Уголовники меньше всех испытывали шок от заключения. Большинство из них ненавидело лагерь. Они вели себя так, будто были наравне с воротилами политики и бизнеса, с адвокатами и судьями, с теми, кто засадил их в тюрьму. Это их стремление к главенству эсэсовцы использовали, чтобы уголовники контролировали других заключенных, которых уголовники всячески обирали.
Обычно стандартная «инициация» в заключенные происходила во время транспортировки их из местной тюрьмы в лагерь. Чем короче было расстояние, тем медленнее приходилось ехать: нужно было какое-то время, чтобы «сломать» заключенных. На всем пути до лагеря они подвергались почти непрерывным пыткам. Характер пыток зависел от фантазии эсэсовца-конвоира. Но и здесь был обязательный набор: избиение плеткой, удары в лицо, живот и пах, огнестрельные и штыковые ранения. Все это перемежалось процедурами, вызывающими предельное утомление, например, заключенных часами заставляли стоять на коленях и т. п.
Время от времени кого-нибудь расстреливали. Запрещалось перевязывать раны себе или своим товарищам. Охранники вынуждали заключенных оскорблять и избивать друг друга, богохульствовать, обливать грязью своих жен и т. п. Я не встречал ни одного заключенного, которому удалось бы избежать процедуры «инициации», продолжавшейся обычно не менее двенадцати часов, а зачастую и много дольше. Все это время любое неисполнение приказа (скажем, ударить другого заключенного) или попытка оказать помощь раненому, карались смертью на месте.
Цель такой начальной массовой травматизации — сломать сопротивление заключенных, изменить если не их личности, то хотя бы поведение. Пытки становились все менее и менее жестокими по мере того, как заключенные прекращали сопротивляться и немедленно подчинялись любому приказу эсэсовцев, каким бы изощренным он ни был.
Несомненно, «инициация» была частью хорошо разработанного плана.
Случалось, что узники вызывались в штаб-квартиру гестапо или на суд в качестве свидетелей. По пути обратно в лагерь их никто даже пальцем не трогал. Даже когда они возвращались вместе с новичками, эсэсовцы оставляли их в покое, как только выяснялся их статус. Из тысячи австрийцев, арестованных в Вене и доставленных в Бухенвальд, десятки были убиты и многие покалечены; практически никто из нас не избежал телесных повреждений. Но когда почти столько же заключенных переводились из Дахау в Бухенвальд, на этапе, который, как мы опасались, будет повторением первого, никто из нас не только не погиб, но и не получил, насколько мне известно, никаких повреждений.
Трудно сказать, насколько процесс изменения личности ускорялся «инициацией». Большинство заключенных довольно быстро оказывалось в состоянии полного истощения: физического — от издевательств, потери крови, жажды и т. д., психологического — от необходимости подавлять свою ярость и чувство безысходности, чтобы не сорваться и, следовательно, не погибнуть тут же. В результате происходящее слабо фиксировалось в затуманенном сознании.
Я помню состояние крайней слабости, охватившей меня от легкой штыковой раны, полученной в самом начале, и от страшного удара по голове. Я потерял много крови, тем не менее ясно помню некоторые свои мысли и эмоции во время этапа. Меня удивляло, почему эсэсовцы не убили нас всех сразу. Я поражался, что человек может столько выдержать и не сойти с ума или не покончить жизнь самоубийством, хотя некоторые так и поступили, выбросившись из окна поезда.
Главное — и было отрадно это сознавать — я не «свихнулся» от пыток (чего очень боялся) и сохранил способность мыслить и некий главный ориентир.
Теперь издалека все это кажется не столь существенным, но тогда для меня было крайне важно. Можно попытаться сформулировать в одной фразе главную проблему всего периода заключения: защитить свою душу так, что если посчастливится выйти из лагеря, то вернуться на свободу тем же человеком, каким был до заключения. Теперь я знаю, что подсознательно как бы раскололся на внутреннее «Я», которое пыталось себя сохранить, и тот остаток личности, который должен был подчиниться и приспособиться, чтобы выжить.
Кроме травматизации, гестапо использовало чаще всего еще три метода уничтожения всякой личной автономии. Первый — насильственно привить каждому заключенному психологию и поведение ребенка. Второй — заставить заключенного подавить свою индивидуальность, чтобы все слились в единую аморфную массу.
Третий — разрушить способность человека к самополаганию, предвидению и, следовательно, его готовность к будущему.
