Полный цикл жизни (СИ) - Эриксон Эрик (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT, FB2) 📗
В поисках знакомой аналогии с ритуализацией у животных, так ярко описанной Хаксли и Лоренцом (J. Huxley and К. Lorenz, 1966), мы вспомним, как в мире людей мать нежно разговаривает со своим малышом, или как она его кормит и моет его, или как укладывает спать. Становится очевидным, что то, что мы называем ритуализацией в контексте человеческого поведения, является вместе с тем крайне личным («типичным» для конкретной матери и настроенным на конкретного младенца), и вместе с тем любой внешний наблюдатель распознает это поведение как стереотипное с точки зрения определенной традиции, поддающейся антропологическому сравнению. Вся процедура осуществляется в зависимости от периодичности физических и либидинальных потребностей, поскольку она отвечает растущим когнитивным способностям ребенка и его готовности к получению самого различного опыта через гармонизирующую его материнскую заботу. Мать, переживая послеродовой период, также имеет сложные потребности: какое бы инстинктивное удовольствие от материнства она ни обнаружила, она осознанно стремится стать особой матерью для своего ребенка, реализуя это стремление своим собственным способом.
Таким образом, эта первая в жизни новорожденного ритуализация, выполняя множество функций и обязанностей, удовлетворяет и общую потребность во взаимном распознавании лиц и имен, о которой уже было сказано. И здесь, хотя мы всегда склонны объединять младенца с его матерью в пару, мы должны, безусловно, помнить и о других фигурах, выполняющих функции материнской заботы, и, конечно же, об отцах, которые помогают пробудить и укрепить в младенце базовое чувство парности «главный Другой – я».
Где бы и когда бы этот элемент ни повторялся, такие соединения в своих лучших проявлениях примиряют кажущееся противоречие: они одновременно непосредственны и формализованы; они многократно повторяются и поэтому знакомы участникам, но всегда вызывают их удивление. Не стоит и говорить о том, что они просты настолько, насколько они кажутся нам «естественными», не являются полностью продуманными и, как все лучшее в жизни, несрежиссированы. И тем не менее они служат прочным основанием для того, что в повседневном обиходе (к сожалению) стало называться «объектными» отношениями – к сожалению, потому, что в этом случае термин, технически значимый для знакомых с теорией либидо (личность, на которую направлена любовь, является «объектом» либидо), обобщается, что имеет возможные «неосознаваемые» до конца последствия (Erikson, 1978). Обожаемый человек называется «объектом», и такое неточное его наименование изымает слово «объект» из мира реальных вещей: мира, в котором ребенок должен участвовать уникальным образом, эмоциональным и когнитивным. В любом случае психосексуальный аспект этого контакта дополняется психосоциальной способностью принять существование главного Другого, а также осознать себя как отдельное «я», отраженное в свете другого. Одновременно этот контакт противостоит детскому гневу и тревоге, которые, как представляется, намного сложнее и фатальнее, чем недовольство и страхи молодого животного. Соответственно отсутствие такой связи в самом раннем периоде в крайних случаях может проявиться в «аутизме» ребенка, отражающем или вероятно отражающем лишение материнской заботы. Если это так, то в некоторых случаях мы сможем наблюдать неэффективный обмен, частный ритуал, характеризуемый отсутствием визуального контакта и мимической реакции и (у ребенка) бесконечного и безнадежного повторения стереотипных жестов.
Я признаю также, что еще одним оправданием для использования терминов «ритуализация» и «ритуал» в отношении таких феноменов является сходство между повседневной ритуализацией и большими ритуалами в культуре. Я предположил ранее, что взаимное распознавание матери и ребенка может являться моделью для наиболее значимых контактов на прoтяжении всей жизни. Вполне вероятно, что ритуализации каждой из основных жизненных стадий соответствуют какому-либо институту в общественной структуре и его ритуалам. Я предполагаю, что это первое и самое неопределенное признание названной бинарной оппозиции «я – Другой» является базовым для ритуалов и эстетических потребностей в универсальном качестве, которое мы называем сверхъестественным, потребности в ощущении присутствия божественного духа. Священное убеждает нас раз и навсегда в преодолении отделенности и одновременно утверждает нашу уникальность и, таким образом, утверждает в самой основе чувства собственного «я». Религия и искусство являются традиционными институтами, наиболее убедительным образом культивирующими это сверхъестественное, что можно видеть в деталях ритуалов, посредством которых к божественному приобщаются другие «я», сливаясь со всеобъемлющим «Я Есмь Сущий (Иегова)» (Erikson, 1981). В этом с искусством и религиями конкурировали монархии, а в современном мире функцию репрезентации сверхъестественного берут на себя политические идеологии, тиражирующие лицо своего лидера на тысячах плакатов. Однако для исследователей-скептиков (в том числе для врачей-клиницистов, которые, помимо владения эффективными методиками, участвуют в профессиональном «движении» и тоже вешают на стену портрет основателя и опираются на героическую предысторию дисциплины как на идеологию) было бы слишком просто считать традиционные потребности такого инклюзивного и трансцендентного опыта частичной регрессией в сторону младенческих потребностей – или формой массового психоза. Такие потребности должны изучаться во всей своей зависимости от факторов эволюции и истории.
Однако любая базовая ритуализация также связана собственно с обрядовостью, как мы называем похожие на ритуалы поведенческие паттерны поведения, характеризуемые стереотипностью и смысловой неполноценностью, которые уничтожают интегративную ценность коллективного участия. Таким образом, потребность в сверхъестественном в определенных условиях легко нисходит до идолопоклонства, визуальной формы зависимости, которая может превратиться в систему опаснейшей коллективной одержимости.
В самых общих чертах охарактеризуем первичные ритуализации второй (анально-мышечной) и третьей (инфантильно-генитальной-локомоторной) стадий: на второй стадии встает вопрос о том, как удовольствие, связанное с функцией мышечной системы (включая сфинктеры), может быть направлено на формирования поведенческих паттернов, соответствующих культурным и моральным нормам, и как сделать так, чтобы ребенок захотел сделать то, что хочет от него взрослый. В ритуализациях младенческого возраста осторожность и предусмотрительность являются обязанностью взрослого родителя; теперь же ребенка необходимо научить «следить за собой» в отношении того, что возможно и/или разрешено, а что нет. С этой целью родители или другие старшие сравнивают ребенка (обращаясь к нему непосредственно) с тем, что может с ним произойти, если он (или они) не будет или будет поступать так, а не иначе, и тем самым создают два противоположных образа его самого: один характеризует личность на пути к достижению нового, желательного для его семьи и для его культуры; и второй (зловещий) негативный образ того, кем он не должен быть (или казаться), и тем не менее того, кем он потенциально является. Эти образы неустанно подкрепляются ссылками на поведение, для которого ребенок еще слишком мал, которое как раз свойственно его возрасту или которое он перерос. Все это происходит в радиусе его значимых привязанностей, которые теперь охватывают старших детей и родительские персоны, а также отца, постепенно занимающего в его жизни центральное место. Это может быть мужественная, воплощающая авторитет фигура, чей глубокий голос может подчеркнуть вес слов «да» и «нет» и в то же время может уравновесить запреты великодушием и мудростью наставника.
Благодаря клиническим наблюдениям мы имеем представление о патологических результатах критических нарушений, возможных на этой стадии. И вновь неудача ритуализации заставляет маленькую личность маневрировать таким образом, чтобы гарантированно сохранить за собой базовый выбор, даже если придется поступиться некоторыми элементами собственной воли. В результате представленное в виде ритуала необходимости различать правильное и ошибочное, хорошее и плохое, мое и твое может деградировать или в чрезмерную уступчивость, или в чрезмерную импульсивность. В свою очередь, старшие могут демонстрировать свою неспособность осуществить продуктивную ритуализацию, увлекаясь компульсивными, импульсивными и зачастую очень жестокими ритуалами.
