Магия, наука и религия - Малиновский Бронислав (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗

Это совсем недавний, достоверно засвидетельствованный и типичный процесс, в результате которого у верующих появляются одновременно новый малый культ — ответвление старого, — новый позитивный символ веры и новая традиция. Это близкая параллель Лурду, Лоретто, Сантьяго де Компостела и бесчисленным храмам, алтарям и местам чудотворной силы, где мы, приверженцы Римской Католической Церкви, поклоняемся Богу в лице его святых: мы верим, что именно в том самом месте, где находится статуя, икона или реликвия, на нас снизойдет чудесная благодать.

Католичество не одиноко. Человек, прибывший в Солт Лейк Сити, естественно, осмотрит Табернэкл [161*] и ряд домов, в которых жили Бригхэм Янг [162*] и его жены; он будет восхищаться удивительной энергией, социальной организацией и моральной силой, превратившими пустыню в процветающий край. Он поймет, как сильная религия может создать здоровую общину и привести к великим свершениям. Внимательно же изучив истоки этой веры, вы рано или поздно обнаружите чрезвычайно интересный миф, который рассказывает о том, как Бог открыл Джозефу Смиту [163*] основы новой веры и нового социального порядка. И опять перед нами новый миф, новый ритуал и новая мораль, вырастающие, так сказать, одновременно и в тесной взаимосвязи из одного события. Возьмем ли мы Христианскую Науку [164*], рожденную сенсациями чудесного исцеления и откровения, или же Общество Друзей [165*] с его почти полным отрицанием чудес, но со своим священным преданием об Основателе как о личности в высшей степени нравственной, — и всюду мы найдем, что действенность религии и ее достоверность имеет в своей основе священное предание и что религиозное чудо, будь оно чисто нравственным подвигом или феноменом сугубо магическим, должно опираться на прецедент, для того чтобы в него верили.

Все это может показаться общим местом, вряд ли достойным специального обсуждения. В сущности все это, казалось бы, столь очевидно, что едва ли может претендовать на статус научного вклада в сравнительное изучение человеческой религии. И тем не менее эта простая истина: миф следует изучать скорее в его социальных, ритуальных и этических аспектах, нежели как художественную или псевдонаучную сказку, — почти полностью игнорируется исследователями, что я и попытаюсь продемонстрировать на нижеследующих страницах.

Но прежде позвольте мне отметить, что этнограф, работающий среди людей примитивного общества, повсюду обнаружит аналогичные обстоятельства. У палеолитических [166*] обитателей Центральной Австралии все сложные ритуалы магии и религии тесно связаны с совокупностью священных преданий, которые без особой натяжки можно назвать тотемическими евангелиями этого народа. Как мы на основе нашей доктрины первородного греха проводим обряд крещения и верим в эту догму, исходя из того, что сказано в Книге Бытия, так и они инициируют своих юношей, чтобы сделать из них полноценных мужей своего племени. Их верования также родились из их примитивных евангелий, в которых рассказывается, как некое не сформировавшееся и необрезанное существо по воле благотворящего тотемического духа превратилось в человека, полноценного телесно и духовно. У индейцев пуэбло их богатая мифология диктует веру в то, что плодородия можно добиться через драматическое представление свершений предков — ритуальное обращение к тем силам природы, что когда-то открылись в персонифицированной форме в великих и чудесных событиях прошлого. В некоторых частях Меланезии магия творит чудеса сегодня, потому что воспроизводятся все те заклинания и обряды, которые вершили великие чудеса Золотого века.

Что же представляет собой феномен мифа? Если коротко, то, во-первых, это основные догматы религиозной веры, представленные в конкретных рассказах, и, во-вторых, это рассказы, которые никогда не воспринимаются просто как описания произошедшего в прошлом. Всякий ритуал, всякое художественное воспроизведение того или иного религиозного сюжета в контексте поклонения реликвиям и святилищам, короче говоря, — любым зримым воплощениям прошлых сенсационных проявлений высшей благодати — возрождает к жизни определенный мифологический сюжет или эпизод События мифологического прошлого играют определяющую роль, также как нормы поведения и принципы социальной организации.

Даже поверхностный взгляд на любую религию покажет, что миф в некотором смысле есть раскрытие догмы. Вера в бессмертие, догмат непрерывности существования личности дали начало бесчисленным легендам о том, как и когда человек был сотворен для вечной жизни на земле; о том, как люди, то ли в результате ошибки сверхъестественного посланника, то ли вследствие собственного прегрешения, то ли в силу простого недоразумения, потеряли бессмертие [167]. Вера в Провидение и в великого Создателя вселенной воплощена в бесчисленных мифологических космогониях. На тихоокеанских материковых побережьях и на тихоокеанских островах нам рассказывают, как мир был выловлен из моря или вылеплен из ила; на континентах мы находим легенды о том, как из хаоса последовательно были сотворены различные части вселенной или как божественный Создатель швырнул землю вниз из космоса, из тьмы. Широкому диапазону верований, обычно относимых к разряду «поклонения природе», также соответствует обширный комплекс мифов о тотемических предках: о появлении и чудесном, хотя и не всегда, с нашей точки зрения, нравственном поведении богов природы, о первых встречах человека с его духом-хранителем.

Мудрость, так же как и благотворительность, должна начинаться с того, что хорошо знакомо. Изложенный здесь принцип каждый может наилучшим образом оценить в соотнесении с его собственными религиозными убеждениями. Я полагаю, что если бы мы взяли любую из существующих догм нашей собственной религии, то увидели бы, что все они основаны на священном предании. Католик может углубляться в учение Церкви, протестант прямо обращаться к Библии, но в конечном итоге основу любой веры всегда составляет священное предание, устное или письменное; священное предание, которое, конечно же, не исключает теологических интерпретаций и дополнений.

Я уже упоминал о догмате первородного греха; догматом искупления пронизан весь Новый Завет и он достигает кульминации в жертвоприношении на Голгофе; догмат реального или символического присутствия следует интерпретировать, ссылаясь на описания Тайной Вечери. Вера в Троицу, три ипостаси в их реальной взаимосвязи — догмат, по поводу которого велось множество теологических споров и было пролито немало человеческой крови, — основана на нескольких событиях, изложенных в Библии. Будучи верующим, убежденным христианином, я также имел свои собственные наивные представления. Я всегда думал, что в момент Сотворения Бог-Отец выступал в своем собственном лице, что позднее на сцене каким-то образом появился Бог-Сын, вначале предвещаемый в Ветхом Завете, а затем — как полноценная личность в Евангелии. Святой Дух, всегда несколько туманная для меня бестелесная часть божественности, представлялся мне где-то парящим, но, несомненно, присутствующим, даже когда «тьма была над бездною». По сути, я каким-то образом чувствовал, что когда «дух носился над водой», то он вполне мог сделать это в самом подходящем для этого «крылатом облике» — в облике голубя. Наверное, под впечатлением живописи я представлял себе ковчег Бога-Отца, плывущий по темным волнам изначального океана. Я пишу обо всем этом потому, что по собственному опыту знаю, что никакая абстрактная идея не может быть достаточной основой для живой веры. Вера, в ее живой форме, обращается к реальным фигурам священной истории как к слову и делу, на коих зиждется спасение. Возьмем любую из существующих догм. Если мы, будучи католиками или протестантами, иудеями или неиудеями, буддистами или последователями г-жи Эдди [168*], спиритами или мормонами, проследим наши догмы до их живых корней, то обнаружим, что они ведут к неким священным событиям или по меньшей мере к некой общей картине, подразумеваемой легендой о сотворении, грехопадении, страданиях избранного народа или же о ярких видениях пророков.