Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Хантфорд Роланд (бесплатные серии книг txt) 📗
Эванс, Крин и Лэшли прошли с полярной партией ещё одну или две мили, чтобы проводить её. Потом остановились, прокричали троекратное приветствие, показавшееся шёпотом на сильном ветру, и повернули назад, постоянно оглядываясь, пока Скотт и его спутники не превратились в крохотные точки на горизонте и не исчезли из виду.
Оутс попрощался с Эвансом в характерном для него стиле:
Боюсь, Тедди, что у тебя немного причин бежать назад, помни только, когда окажешься на Барьере, что старый Кристофер [пони Оутса] жаждет быть съеденным.
Эванс нёс с собой письма Скотта. Одно из них было адресовано Кэтлин, в нём Скотт писал, что он
руководит этим предприятием — не номинально, а на самом деле — и помогает подняться тем, кому трудно — поэтому никто не может сказать и не скажет, что я не руководил до конца.
Другое письмо, в котором чувствовалось совсем иное настроение, предназначалось для прессы: «Я остаюсь в Антарктике ещё на одну зиму для того, чтобы продолжить и завершить работу». Это декларировало официальную позицию Скотта на случай, если он разминётся с кораблём.
Кроме того, Эванс нёс устное сообщение от Скотта, который в четвёртый раз изменил свой приказ в отношении собак. Теперь Мирс должен был выйти заранее и в середине февраля какое-то время подождать Скотта между отметками 82° и 83°. Явной целью этого распоряжения было как можно скорее вернуться назад, чтобы успеть на корабль. Скотт не меньше, чем Амундсен, стремился к тому, чтобы первым принести миру новость о своём триумфе. Но в приказе явственно ощущалась тревога. Это была самая южная точка, куда Скотт когда-либо планировал отправить собак. В любом случае он снова серьёзно изменил планы. И сделал это устно. Сообщение напоминало импровизацию, пришедшую ему в голову в последний момент. Скотт надеялся, что Эванс доставит его вовремя.
Это было слишком оптимистичное предположение, ведь сам Скотт не сделал ничего, чтобы облегчить Эвансу дорогу домой. На плато было слишком мало пирамид, путь через ледяные осыпи на леднике вообще никак не отметили. До спуска на Барьер Эванс зависел только от чёткости собственных следов, которые постепенно заносило снегом. У него не было путемера, так что идти приходилось в основном наугад. Эванс очень скоро обнаружил, что, согласившись на уменьшение партии, он принёс слишком большую жертву. Три человека — это вопиюще мало для того, чтобы тащить загружённые сани на протяжении сотен миль. К тому же оказалось, что Скотт заложил промежуточные склады слишком далеко друг от друга, не соразмерив расстояния между ними с возможностями пешей партии. Чтобы справиться со всем этим, требовалась ожесточённая борьба.
Последствия действий Скотта вскоре ударили по нему самому.
Приготовление пищи для пятерых [записал он на следующий день после ухода «Тедди» Эванса] отнимает намного больше времени, чем для четверых, вероятно, на полчаса в день. Этот момент я не учёл при реорганизации.
Ещё один момент, который он не продумал, был связан с тем, что Боуэрсу было трудно тащить сани, идя без лыж в одной упряжке с людьми, стоявшими на лыжах. Их ритм настолько различался, что оказалось невероятно трудно синхронизировать усилия. Боуэрс впрягался в центральный постромок в середине упряжки. Он шёл, с трудом переставляя свои короткие ноги и проваливаясь по колено в снег на каждом шагу, но изо всех сил старался не отставать от товарищей, которые удерживались на поверхности благодаря лыжам.
Ему предстояло пройти более 300 миль до полюса и обратно, прежде чем он снова найдёт свои лыжи.
Невесёлая атмосфера в партии не предвещала ничего хорошего. «Переход, — гласит типичная запись в дневнике Скотта, — тянется ужасно монотонно». Час за часом, день за днём они пробивались вперёд, каждая миля ощущалась как последняя, каждый думал только о себе, на каждом шагу рывок упряжи, скрип саней — единственный звук в тишине мертвенно-белого пространства, бесконечно тянущегося к горизонту.
Призрак Шеклтона по-прежнему преследовал Скотта. «Забавно стоять здесь, — однажды вечером написал он, когда даже за пределами палатки было довольно комфортно и светло, — и вспоминать о постоянных ужасах своего положения, которые описывал Ш.». Вскоре он был наказан за подобную самонадеянность. «Ужасно тяжело», — писал он уже на следующий день, когда снег оказался очень липким.
Теперь они проходили примерно десять миль в день, с трудом соблюдая собственное расписание и жалуясь, что сани плохо скользят. Шестого января, попав в плотные заструги, где трудно идти на лыжах, Скотт во время очередной эмоциональной вспышки решил от них избавиться. На следующий день они отправились в путь пешком, убеждая Скотта не бросать лыжи. В итоге он сдался, за лыжами всё-таки вернулись, но потеряли полтора часа из-за этой путаницы и прошли в тот день всего девять миль.
Снова тронувшись в путь [пишет Скотт], я к своему ужасу обнаружил, что мы вообще не в состоянии сдвинуть сани на лыжах; первый час был кошмарным из-за толстого слоя рыхлого снега, напоминавшего песок. Однако мы продолжали настойчивые попытки, и ко второй половине этого тяжёлого перехода начали делать успехи, но работа всё равно ужасно трудна. И после этого я должен любить лыжи?
В пути Скотт не раздумывал над вопросом выбора курса. Вначале — когда они шли по Барьеру или вверх по леднику с его характерной топографией — определять направление движения было относительно просто. Но теперь, на плоскости без каких бы то ни было ориентиров это стало настоящей проблемой. Наручные компасы были ненадёжными. Когда могли, ориентировались по солнцу. Но, будучи туго привязанными упряжью к саням, не имея лидера, на которого можно равняться, отвлекаясь на постоянные рывки саней, люди обнаружили, что им тяжело сохранять направление движения строго вперёд даже в ясную погоду. А в условиях плохой видимости определить курс вообще было чрезвычайно трудно.
Именно тогда им впервые пришлось пережидать плохую погоду. Восьмого января их остановил южный ветер силой в 4–6 баллов (примерно двадцать пять узлов), то есть условия были чуть лучше тех, в которых норвежцы выходили из палатки и проходили тринадцать миль при штормовом ветре и метели с юга.
Имея незначительный запас прочности, Скотт не мог позволить себе эту задержку. Но он не переживал по поводу неудачи, предвкушая вкус победы. Погода улучшилась 9 января. Он снова смог идти вперёд и вечером начал запись в своём дневнике со слова, написанного большими буквами: «РЕКОРД». Он преодолел отметку, победно названную им «рекордом прогулки Шеклтона». Он имел в виду бросок на юг, предпринятый Шеклтоном, Маршалом, Уайлдом и Адамсом из их последнего лагеря, очень отважный шаг. В своём дневнике Шеклтон тогда записал: «Мы остановились и закончили нашу историю в точке 88°23? южной широты, 162° восточной долготы… Каковы бы ни были сожаления, мы сделали всё, что смогли».
Это было 9 января 1909 года. Ровно три года назад. Скотт победил своего соперника — наконец-то.
Глава 30
Победа в гонке
Атмосфера в партии норвежцев, прошедших рекордно южную отметку Шеклтона ровно на месяц раньше, была совершенно иной. «Сегодня мы дольше спали, — записал Амундсен 9 декабря, — чтобы подготовиться к последнему рывку».
Здесь, в девяноста пяти милях от полюса, они заложили последний склад. Примерно на сто фунтов облегчили и сани Вистинга, и сани Бьяаланда. Гениальный возница Хелмер Ханссен продолжал везти прежний груз.
Этот склад пометили особенно тщательно. С каждой стороны обычная поперечная линия разметки состояла из тридцати планок. Они были сделаны из пустых контейнеров для провизии, покрашенных в чёрный цвет специально для этой цели ещё месяц назад во Фрамхейме. Планки воткнули в снег на расстоянии одной сотни лыжных шагов друг от друга, покрыв разметкой примерно три мили, то есть теперь маршрут пересекала линия шириной в шесть миль.
