Руководящие идеи русской жизни - Тихомиров Лев Александрович (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
К этому предмету, как объяснено в той же статье в № 239, мы имеем в виду возвратиться особо, точно так же, как и к вопросу о соотношении управления церковного и общего государственного. Посему, полагаем, никаким недоразумениям относительно нашего мнения об участии народного представительства в законодательном деле наша статья отнюдь не дает места.
Она, конечно, не исчерпывает всего, что наши читатели, может быть, желали бы услышать по этому предмету. Так, несомненно, каждый теперь желает выяснить себе: что означает выражение «одобрение Государственной Думы»? В настоящее время наши «контроверсы» [142] сосредоточиваются больше всего около этого выражения «одобрения»… Вполне признаем необходимость разобраться в этом обстоятельстве. Но повторяем, что в данной статье мы могли трактовать лишь о том, что входит в ее тему, и о Думе и Совете должны будем говорить особо, когда специально о них будем трактовать.
О реформе народного представительства
В многочисленных статьях о необходимости реформы наших государственных учреждений 1906 года мы останавливались доселе по преимуществу на тех изменениях статей закона, которые касаются вопроса о Верховной власти. Таковы были особенно статьи в №№ 231, 233 и 239 Московских Ведомостей за 1909 год. Относящиеся сюда изменения не трудны, так как представляют скорее редакционную работу, чем реформирующую. Гораздо сложнее вопрос о народном представительстве, так как здесь потребна действительная реформа самих учреждений.
Начать с того, что у нас, по букве закона, даже и совсем не существует народного представительства. Такого термина закон не знает. Закон знает только лиц, «избираемых населением Российской Империи» для обсуждения законодательных предположений, восходящих к Верховной Самодержавной власти (статьи 1 и 2 Учреждения Государственной Думы). Какой государственно-правовой принцип выражают эти лица — это более чем неясно.
Эти лица не находятся ни в какой степени подчинения у избирателей, не ответственны перед ними, не получают наказов, не обязаны перед ними отчетами (статья 14), не имеют с ними никаких обязательных сношений, а статья 61 Учреждения возбуждает даже сомнение в том, имеют ли «избираемые лица» само право представлять своих избирателей. С другой стороны, эти лица не находятся ни в какой зависимости и от Верховной власти и не несут перед ней какой-либо ответственности за свою деятельность. Не представляя ни прав народных, ни прав Верховной власти, эти лица имеют, однако, поразительную степень силы и независимости. Они даже и перед законом ответственны фактически лишь «по постановлению Думы» (статья 21), то есть по собственному своему. А между тем хотя они обязаны лишь «обсуждать законодательные предположения, восходящие к Верховной Самодержавной власти», однако же без «одобрения» их не может последовать никакой новый закон (статья 86), а потому, по смыслу статьи 94, не может быть отменен и какой-либо прежний закон.
Откуда может истекать такая чрезвычайная власть лиц, не представляющих ни народа, ни Верховной власти? По-видимому, их право истекает исключительно от Воли Верховной власти; но трудно понять, каким образом право, даваемое Верховной властью, может становиться столь независимым от нее самой.
По старой теории Гоббса, монархический абсолютизм объяснялся тем, что народ отрекся от своей воли в пользу монарха. Но при этом народ переставал уже быть властью Верховной, чем и объяснялась независимость монарха. По нашим же узаконениям 1906 года Верховная власть оставлена за Монархом, Который не дает никакой присяги на верность конституции. Наоборот, члены Думы обязуются «хранить верность Его Императорскому Величеству Государю Императору и Самодержцу Всероссийскому» (Приложение 1 к статье 13 Учреждения). По статье 17 без этого торжественного обещания избранному нельзя стать членом Думы, и вообще это обещание верности дается членом Думы не лично, по долгу подданного, а по долгу члена учреждения.
Все это вместе взятое делает совершенно непонятным, какой государственно-правовой принцип выражают в себе у нас лица, избранные населением для участия в законодательной работе. С одной стороны, они не зависят решительно ни от кого; с другой стороны, не имеют в себе никакого самодовлеющего права, которое бы объясняло их влияние на все и их независимость от кого бы то ни было. Как все загадочное в законе, этот институт ищет своей разгадки в практике. Самоволие членов Думы превзошло все исторические примеры. Члены Думы считают себя буквально чем хотят: некоторые — Царскими слугами, некоторые — представителями групп населения, некоторые — вообще представителями народа (по ходячей конституционной теории), некоторые — представителями даже не нации, а революционного класса: пролетариата. «Избранные населением Империи лица», не зная сами, что они такое, пробуют быть чем кому угодно, и едва ли мы ошибемся, утвердительно сказав, что и правительство не знает, что такое за институт представляют наши «избираемые» лица.
Как нам кажется, именно с этой загадочностью и неясностью, порождающей самоволие и революционные попытки, реформа должна покончить прежде всего. Закон необходимо должен объяснить, что это за институт, откуда проистекают его права, и соответственно с тем последовательно и логически определить права и обязанности лиц, «избираемых» для законодательной деятельности.
Вдумываясь в учредительные и объяснительные волеизъявления Верховной власти, нам кажется, что закон должен бы был прямо и ясно признать избираемых членов Думы и Государственного Совета ничем иным, как народным представительством, введя таким этот институт в наш государственный строй. Но при этом необходимо оберечь и государственный строй, и закон от ошибки, опасение которой, быть может, и было причиной столь непонятной и загадочной постановки «избираемых» лиц по законам 1906 года.
Народное представительство вообще бывает двоякого рода: 1) оно может представлять собой волю народа, государственную власть народа, в каковом случае само является носителем Верховной власти; 2) оно может представлять мнения, интерес и желания народа перед Верховной властью. У нас, вне сомнения, может быть лишь народное представительство второго рода, ибо как закон, так и исторический факт одинаково говорят, что Верховной властью в России является Монарх: значит, другой Верховной власти ни у кого уже не может быть. Как ни ясно кажется это, закон должен выразить это в своем тексте и засим организовать народное представительство, сознательно и логически, сообразно с тем, что оно есть в действительности.
Представительство, выражающее в себе не волю и власть народа, а его мнения, интересы и желания, не только не находится в каком-либо несоответствии с Верховной властью Самодержавного неограниченного Монарха, но, напротив, составляет необходимое при нем учреждение. Его смысл состоит в том, что оно создает реальную связь между Царем и народом — связь, всегда предполагаемую при Монархическом
Самодержавии, но без народного при Царе представительства способную дойти почти до фикции.
Но если закон будет созидать такое народное представительство, то он непременно должен озаботиться о том, чтобы лица, им облеченные, были действительными представителями народа, то есть находились с ним в связи и взаимном понимании. Этого нельзя достигнуть иначе, как назначая представителя (депутата) не от случайной массы избирателей, как ныне, а от определенных групп населения. В этом случае депутат имеет возможность знать своих избирателей, объясняться с ними, давать им отчеты, узнавать их мнения о своей деятельности, узнавать их потребности и желания. Система наказов неприменима при отправке депутата на общую законодательную работу, но когда депутат знает свою группу и посылающая его группа знает его, то взаимное понимание и нравственная ответственность депутата и без наказов сами собой установятся.
