Партия расстрелянных - Роговин Вадим Захарович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Эта объективность не мешала использованию Троцким понятия «суд морали» — для раскрытия различий перед лицом этого суда социального смысла внешне сходных политических поступков, для разграничения различных видов социального насилия.
Троцкий исходил из того, что мораль больше, чем какая-либо другая форма идеологии, имеет классовый характер. Этому не противоречит существование элементарных норм морали, выработанных развитием человечества, как целого, и необходимых для существования всякого человеческого коллектива. Эти нормы выражают тот факт, что человек в своём индивидуальном поведении должен подчиняться определённым правилам, вытекающим из его принадлежности к обществу. Но эти общепризнанные правила морали (принимающие в религии форму заповедей) носят абстрактный характер. Ограниченность и неустойчивость силы их действия прослеживаются на судьбе самого «категорического» морального правила или морального запрета. «В „нормальных“ условиях „нормальный“ человек соблюдает заповедь „не убий!“,— писал Троцкий.— Но если он убьёт в исключительных условиях самообороны, то его оправдают присяжные. Если, наоборот, он падёт жертвой убийцы, то убийцу убьёт суд… Что касается государства, то в мирное время оно ограничивается легализованными убийствами единиц, чтобы во время войны превратить „общеобязательную“ заповедь „не убий!“ в свою противоположность. Самые гуманные правительства, которые в мирное время „ненавидят войну“, провозглашают во время войны высшим долгом своей армии истребить как можно большую часть человечества» [905].
С чисто моральной точки зрения невозможен и ответ на вопрос о допустимости или недопустимости индивидуального террора. Непригодность моральных абсолютов в этом остром вопросе обнаруживается в том факте, что даже «консервативные швейцарские буржуа и сейчас воздают официальную хвалу террористу Вильгельму Теллю». Прогрессивное общественное мнение было на стороне ирландских, русских, польских или индусских террористов, боровшихся против политического или национального гнёта. В условиях гражданской или национально-освободительной войны убийства отдельных насильников перестают быть актами индивидуального терроризма. «Если бы, скажем, революционер взорвал на воздух генерала Франко и его штаб, вряд ли это вызвало бы нравственное возмущение даже у демократических евнухов» [906]. Сегодня к этому мы можем прибавить, что в Германии чтут память участников заговора, осуществивших в июле 1944 года неудавшееся покушение на Гитлера.
Троцкий указывал, что элементарные правила морали, наряду с принципами демократии и привычками социального мира, действуют в эпохи относительно бескризисного развития общества. В этих условиях, «чтоб обеспечить торжество своих интересов в больших вопросах, господствующие классы вынуждены идти во второстепенных вопросах на уступки, разумеется, лишь до тех пор, пока эти уступки мирятся с бухгалтерией. В эпоху капиталистического подъёма, особенно в последние десятилетия перед войной, эти уступки… имели вполне реальный характер… Отношения между классами, по крайней мере, внешним образом, смягчились… Создавалось впечатление всё более свободного, справедливого и гуманного общества. Восходящая линия прогресса казалась „здравому смыслу“ бесконечной».
Однако вместо дальнейшего движения по этому пути разразилась первая мировая война, принесшая человечеству массу потрясений, кризисов и катастроф. «Предохранительные механизмы демократии стали взрываться один за другим. Элементарные правила морали оказались ещё более хрупкими, чем учреждения демократии и иллюзии реформизма. Ложь, клевета, взяточничество, подкуп, насилия, убийства получили небывалые размеры» [907].
Оценка нравственного состояния человечества, которую дал марксист Троцкий, совпадает с оценками некоторых авторитетных либеральных исследователей середины и второй половины XX века. К ним принадлежит, например, лауреат Нобелевской премии Альберт Швейцер, гуманизм которого подтверждён его собственной подвижнической жизнью. «Солнце этики нашего поколения заволокло тяжёлыми тучами,— писал он в 50-х годах нашего века.— …Совершенно непонятным образом общество начинает благосклонно относиться… к идеям антигуманности». Причины этого Швейцер усматривал, в частности, в том, что «мы привыкли к тому, что высокие надежды предыдущих поколений предаются осмеянию… Мы боимся признаться себе в том, что уже многие десятилетия наши души разъедает ржавчина пессимизма». Современные философы, по Швейцеру, находят себе «прибежище в этических руинах», поскольку не контролируют свою ангажированность, не замечают, что своё мировоззрение строят по образцу заинтересованного, эгоистичного, внеморального отношения к жизни [908].
Такое совпадение оценок свидетельствует: «классовый подход» не только не мешает адекватно видеть этическую реальность, но и помогает предвосхищать её будущие состояния.
С элементарными правилами морали тесно связан «общечеловеческий» здравый смысл, который Троцкий называл низшей формой интеллекта. «Основной капитал здравого смысла состоит из элементарных выводов общечеловеческого опыта: не класть пальцев в огонь, идти по возможности по прямой линии, не дразнить злых собак… и пр., и пр. При устойчивости социальной среды здравый смысл оказывается достаточен, чтобы торговать, лечить, писать стихи, руководить профессиональным союзом, голосовать в парламенте, заводить семью и плодить детей. Но когда тот же здравый смысл пытается выйти за свои законные пределы на арену более сложных обобщений, он обнаруживает себя лишь как сгусток предрассудков определённого класса и определённой эпохи». Такая ограниченность здравого смысла вызвана тем, что он «оперирует неизменными величинами в мире, где неизменна только изменяемость» [909]. Поэтому здравый смысл оказывается пригодным лишь в эпохи эволюционного развития, для которых характерны относительно медленные темпы социальных изменений. Для познания же катастрофических нарушений «нормального» хода вещей, таких, как экономические кризисы, революции, контрреволюции и войны, необходимы более высокие качества интеллекта, философское выражение которым даёт диалектический материализм.
С позиций диалектического материализма Троцкий рассматривал проблему цели и средств, решение которой антикоммунисты всегда считали главным моральным изъяном большевизма. Наиболее ярко эта точка зрения выражена в повести А. Кестлера «Слепящая тьма», где следование принципу «цель оправдывает средства» объявляется тем пунктом, в котором в годы большого террора «стиралось различие между следователем и подследственным, палачом и жертвой» [910]. Следователь, вымогая у Рубашова лживые признания, заявляет: «Закон „цель оправдывает средства“ есть и останется во веки веков единственным законом политической этики; всё остальное — дилетантская болтовня» [911]. В этот тезис перед смертью сам Рубашов вносит следующий корректив: «Возможно, ошибка (большевиков.— В. Р.) коренилась… в аксиоме, что цель оправдывает средства. Она убила революционное братство и превратила бойцов Революции в одержимых» [912]. Наконец, сам Кестлер в послесловии к книге закрепляет этот тезис в таких выражениях: «Их [большевиков] подлинная виновность в том, что интересы человечества они поставили выше интересов человека, мораль принесли в жертву целесообразности, а средства — цели. И вот они должны умереть, ибо с точки зрения Истории их смерть целесообразна, умереть от руки людей, думающих одинаково с ними» [913].
О том, какое отношение вся эта софистика имеет к истине, говорит разбор Троцким данного «наиболее популярного и наиболее импонирующего обвинения, направленного против большевистского „аморализма“», которое выдвигалось задолго до Кестлера. Отвечая на вопросы Веделина Томаса, Троцкий писал: «Как и многие другие, вы видите источник зла в принципе „цель оправдывает средства“. Сам по себе этот принцип очень абстрактен и рационалистичен. Он допускает самые различные толкования. Но я готов взять на себя защиту этой формулы — под материалистическим и диалектическим углом зрения. Да, я считаю, что нет средств, которые были бы хороши или дурны сами по себе или в зависимости от какого-либо абсолютного, сверхисторического принципа».
