Мировая революция и мировая война - Роговин Вадим Захарович (читаемые книги читать txt) 📗
В соответствии с такой оценкой характера войны, подчинённой узко и неверно понятым государственным интересам СССР, компартиям всех воюющих стран была навязана ложная и ущербная пораженческая установка, согласно которой они должны решительно выступать против своих правительств. Следуя этой установке, западные компартии прекратили разоблачение гитлеризма и перенесли основное направление борьбы на свои правительства. Это вызвало запрет на деятельность компартий и преследование их активистов в буржуазно-демократических странах.
В беседе с Димитровым Сталин прибег к антикапиталистической риторике, подчёркивая желательность того, чтобы «руками Германии было бы расшатано положение богатейших стран Европы (в особенности Англии)». «Мы не прочь,— заявил он,— чтобы они (капиталистические государства.— В. Р.) подрались хорошенько и ослабили друг друга… Гитлер, сам того не понимая и не желая, расстраивает, подрывает капиталистическую систему… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались» [666]. Несмотря на псевдомарксистское облачение этих фраз, за ними крылись чисто геополитические соображения. И уж во всяком случае ничто в них не напоминало ленинской формулы о превращении войны империалистической в революционную.
В-третьих, Сталин высказался за ликвидацию Польши, которую он назвал фашистским государством. Из этой установки следовало, что исчезновение Польши с географической карты соответствует интересам мирового пролетариата.
Сталинские указания были почти буквально повторены в директиве Секретариата ИККИ об отношении к войне, принятой 8 сентября. В ней начавшаяся война характеризовалась как война империалистическая, несправедливая, в которой одинаково повинна буржуазия всех воюющих государств. Из этого делался вывод, что международный пролетариат не должен поддерживать ни одну из воюющих сторон и в особенности не должен «ни в коем случае защищать фашистскую Польшу, отвергшую помощь Советского Союза». Компартиям Франции, Англии, США, Бельгии, «выступающим вразрез с этими установками», предписывалось «немедленно выправить свою политическую линию» [667].
Все эти установки грубо игнорировали то обстоятельство, что в отличие от первой мировой войны, за развязывание которой ответственность лежала на обоих империалистических военно-политических блоках, новая война была развязана Германией.
25 октября Сталин ещё раз встретился с Димитровым для обсуждения программной статьи последнего «Война и рабочий класс капиталистических стран». В ходе беседы Сталин предложил снять все содержавшиеся в статье революционные лозунги и ограничиться лозунгами типа: «Долой империалистическую войну!», «Прогнать правительства, которые за войну!» [668] Следование этим лозунгам ничем не могло помешать гитлеровской Германии, где компартия была по сути разрушена, но зато ставило в крайне тяжёлое положение компартии Англии и Франции, где коммунисты должны были противопоставлять свою пораженческую политику законным патриотическим и антифашистским устремлениям масс.
Среди важнейших преступлений Сталина на международной арене Эрнст Генри выделял, вслед за теорией «социал-фашизма», проложившей Гитлеру путь к власти, заключение пакта с Гитлером и приказ всем компартиям немедленно прекратить антифашистскую пропаганду. «Сталин в то время,— писал Э. Генри,— уже не ограничивался разобщением социал-демократов и коммунистов, теперь он начал дискредитировать и разоружать самих коммунистов на Западе! Ещё два-три года — и компартии Запада были бы разрушены… Укрепив свой тыл в Германии и во всей Западной Европе, со злорадством наблюдая, как антифашисты грызли друг другу глотки, Гитлер мог начать войну. И он её начал. Его фронт и тыл были усилены политикой „советского Макиавелли“. Вместо того, чтобы накануне решающей исторической схватки объединять и собирать, Сталин разъединял, дробил, отпугивал. Никогда, ни при каких обстоятельствах, никому в мире, Ленин не простил бы такой политики» [669].
На обеде с членами Политбюро и военачальниками, состоявшемся 7 ноября 1939 года, Сталин пошёл ещё дальше в своих оценках руководителей фашистских и демократических государств. Он с явной похвалой отозвался о гитлеровской клике, заявив, что, в отличие от буржуазных деятелей типа Чемберлена, в Германии у власти стоят «мелкобуржуазные националисты, способные на крутой поворот, они гибки, не связаны с капиталистическими традициями» [670].
Вследствие таких установок в документах Коминтерна с октября 1939 года стала подчёркиваться особая опасность и агрессивность не германского, а англо-французского империализма.
Окончательная перестановка знаков в оценке воюющих сторон была произведена самим Сталиным в статье «О лживом сообщении агентства Гавас». Статья по форме представляла ответ редактору «Правды», который обратился к Сталину с вопросом: «Как относится т. Сталин к сообщению агентства Гавас?» «Правда» поместила присланный Сталиным ответ, в котором опровергались основные тезисы данного сообщения. Полностью обойдя вопрос об агрессии Германии против Польши, Сталин обвинил Англию и Францию в том, что они отклонили поддержанные Советским Союзом «мирные предложения» Германии, выдвинутые «после начала военных действий». (Захватив Польшу, германское правительство лицемерно обратилось к правительствам Англии и Франции с предложением прекратить военные действия и объявить состояние мира.) Более того, Сталин объявил Англию и Францию агрессорами, утверждая, что «не Германия напала на Англию и Францию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну» [671]. Так интерпретировалось Сталиным выполнение Англией и Францией своих гарантий по отношению к Польше.
Естественно, что столь резкий поворот в стратегии и тактике Коминтерна вызвал массовый отлив коммунистов из компартий капиталистических стран. О неизбежности этого процесса, неотделимого от ослабления политического и морального влияния Коминтерна, Троцкий писал ещё 2 сентября 1939 года. Он подчёркивал, что «Коминтерн, важнейшее орудие Кремля для воздействия на общественное мнение других стран, явился на самом деле первой жертвой германо-советского пакта. Судьба Польши ещё не решена. Но Коминтерн уже труп. Его покидают с одного конца патриоты, с другого — интернационалисты» [672].
Многие деятели зарубежных коммунистических партий, отдававшие себе отчёт в чудовищных ошибках и преступлениях Сталина, тем не менее до 1939 года не порывали с Коминтерном, потому что видели в нём и в Советском Союзе оплот борьбы с гитлеризмом. Вдова члена ЦК КПГ Гейнца Неймана, погибшего в сталинском застенке, М. Бубер-Нейман в своих воспоминаниях писала: «Нейман считал, что должен подчиниться линии Коминтерна, иначе он стал бы врагом Советского Союза, единственной антифашистской силы в мире… Это была та же мысль, которая удерживала Вилли Мюнценберга после его разрыва с Коминтерном от открытого выступления против Советского Союза или Сталина до тех пор, пока заключение пакта Сталин — Гитлер окончательно не избавило его от такого рода иллюзий» [673].
Вилли Мюнценберг, один из наиболее популярных лидеров международного коммунистического движения, прославившийся организацией в Париже и Лондоне контрпроцесса по делу о поджоге Рейхстага, в 1938 году порвал с Коминтерном и оказался среди антисталински настроенных участников борьбы с фашизмом в Испании. После поражения республиканских сил он был в 1939 году интернирован французским правительством. В июне 1940 года, когда немецкие войска приближались к лагерю, интернированные были освобождены французскими властями, и им было разрешено самостоятельно выбираться из Франции. Спустя несколько месяцев тело Мюнценберга было найдено в лесу с куском проволоки на шее.
Некоторые другие коминтерновцы или «друзья СССР» под влиянием советско-германского пакта превратились в ярых антикоммунистов. Так сложилась судьба известного писателя, члена КПГ Артура Кестлера, который вплоть до 1938 года продолжал сохранять симпатии к сталинизму, хотя его двоюродный брат и два близких друга были арестованы в СССР. Кестлер, игравший заметную роль в Испании, провёл четыре месяца в франкистских тюрьмах, откуда он был освобождён по просьбе английского правительства. После того, как функционер КПГ потребовал от него называть в лекциях об Испании ПОУМ агентом Франко, Кестлер направил письмо в ЦК КПГ о своём выходе из партии. Однако даже в этом письме он упоминал о своей преданности Советскому Союзу, который «представляет нашу последнюю и единственную надежду на планете». С такой позицией Кестлер расстался только в тот день, когда «флаг со свастикой был поднят в московском аэропорту в честь прибытия Риббентропа» [674].
