История одного предателя - Николаевский Борис Иванович (читать книги онлайн txt) 📗
Зима 1907–08 г.г. была переломной для Азефа и в этом отношении. Ему доходил четвертый десяток, — т. е. приближался тот срок, когда степенеют и обычные завсегдатаи мест легкого увеселения. А у Азефа имелись и свои особенные причины, толкавшие его в этом направлении: угроза разоблачения, становившаяся все более и более вероятной, грозила для него, помимо всего прочего, потерею и семьи. Его жена оставалась все тою же идеалистически настроенной революционеркой, какой она была в начале их знакомства.
В свои сношения с полицией Азеф ее не посвятил, — об этом не могло быть и речи. Она искренне считала, что ее муж-герой революционного долга, который живет под вечной угрозой ареста и казни. Для Азефа не было сомнений, что в случае его разоблачения, жена, — когда она убедится в правильности этого разоблачения, — как это не будет ей трудно, пойдет на полный разрыв с ним. А перспектива остаться совершенно одиноким ему не улыбалась.
Он хорошо знал старый завет старого и многоопытного еврейского бога: невместно человеку быть едину… А потому теперь, готовясь к розыгрышу своей последней игры и учитывая все возможные комбинации ее исхода, он был не прочь завести «постоянную связь», которая могла бы в случае нужды дать ему суррогат семейного счастья.
Такую связь судьба ему послала в лице кафешантанной певицы г-жи N. Впервые они встретились 26 декабря ст. ст. 1907 г., точную дату дает сам Азеф в одном из своих позднейших писем к г-же N, — в известном тогда петербургском кафе-шантане «Аквариум», подмостки которого г-жа N украшала своим присутствием. Их «роман» начался с первой же встречи: он был начат во время богатого ужина и закреплен на квартире г-жи N, куда они после ужина поехали. «С тех пор мы никогда не разлучались», — писал Азеф г-же N через девять лет из камеры берлинской тюрьмы, не без сентиментальности вспоминая об этом приятном эпизоде своего прошлого.
Г-жа N настолько прочно вошла в жизнь Азефа и внесла так много характерных и красочных черточек в его биографию, что она имеет все права на внимание и к ней самой.
В период своего первого знакомства с Азефом она была уже довольно заметной звездой на кафешантанном небосклоне Петербурга. По происхождению она была немкой из мелко-буржуазной семьи одного провинциального городка Средней Германии. У нее сохранилась семейная карточка от времен ее юности: вся семья снята за чайным столиком в саду, под яблонями. Нет сомнения, что это была по-мещански добродетельная и по-мещански благочестивая семья, которая сызмала внушила дочери твердую веру в незыблемость «четырех К» в жизни немецкой женщины: Kaiser, Kirche, Kinder und Kuche. Г-жа N осталась в душе верна этим внушениям и позднее, и еще в 1924–25 г.г., в беседах с автором этих строк, больше всего скорбела о том, что соображения формального характера не позволили Азефу осуществить ее заветное желание и хотя бы перед смертью оформить их отношения путем «законного брака». Но эти взгляды не помешали ей, прямо со школьной скамьи, пуститься в далекую Россию отнюдь не для проповеди семейных добродетелей.
Судя по ее рассказам, в то время этот путь был довольно обычном для ее среды. Если раньше, за 100 или за 50 лет перед тем, на далекий северо-восток, — туда, где, правда, по улицам городов бродят белые медведи, но где за то люди не умеют и не хотят считать денег, — пускались «для ловли счастья и чинов» младшие сыновья из весьма родовитых, но крайне оскудевших немецких семей, — то теперь, на рубеже XX века, по этому пути для ловли того же счастья, тянулись юные представительницы менее anstandige (порядочные) семейств, не имевших возможности дать им приличное приданное, столь необходимое в наш меркантильный век для устройства семейного очага. Через несколько лет они возвращались домой, — обычно с результатами не менее удовлетворительными, чем у их более благородных предшественников: с деньгами, которых было достаточно для покупки жениха и какого-нибудь небольшого магазина или модной мастерской, что создавало возможность по-мещански добродетельного и по-мещански благочестивого существования в течение всей дальнейшей жизни.
Каждая вернувшаяся из подобных странствований была настоящим событием в ее родном городке. О том, как деньги добыты, никто не спрашивал, — женихи еще меньше, чем все остальные. Все завидовали, что деньги вообще добыты, и тянулись по проторенному пути, цепляясь за знакомства и родственные связи, туда, на далекий северо-восток, где можно так быстро и легко скопить такие большие суммы.
Г-жа N. принадлежала к числу удачливых. В Петербург она попала незадолго перед началом русско-японской войны, — в самый разгар дальневосточных авантюр, когда казенное золото полным потоком лилось в карманы Безобразовых, Вонлярлярских и иных рыцарей легкой наживы и когда, — это было только простым следствием предыдущего, — во всех злачных местах Петербурга дым стоял коромыслом от безумных кутежей золотой и позолоченной молодежи… Голос у г-жи N. был неважный, но не в пении была «сила» избранной ею профессии, и она без труда получила ангажемент в одном из лучших кафешантанов Петербурга. Вскоре ее заметили верхи кутящей столицы, — вплоть до великих князей, которые, как и полагалось для глубоко монархической страны, тогда задавали тон в этой области национальной жизни.
На особенную высоту ее вознесла начавшаяся война. В ее рассказах об этом периоде много туманного и прямых пробелов: похоже, что и для нее самой не все ясно вспоминается сквозь похмелье пьяного угара, которым особенно густо окутан этот период ее жития. Отдельными кусками встают жизнь в Харбине, где она пела в шантане «Колхида», поездка в какие то другие города, названия которых не удержались в ее памяти, пышные эполеты и громкие титулы ее высокопоставленных «покровителей». Она, несомненно, жила на самом Олимпе кутящего тыла армии, — но видела все под весьма и весьма своеобразным углом зрения. С большими подробностями, — и с большей любовью (если можно употребить в данном случае это слово), — она вспоминает о своем путешествии в поезде великого князя Кирилла Владимировича, который вместе со своим братом Борисом «украшал» тогда своим присутствием русскую армию.
О манджурских подвигах обитателей этого поезда достаточно хорошо известно в литературе. Их пьяные дебоши и бесчинства в дни, когда рядом лилась человеческая кровь, приводили в негодование даже военное командование, несмотря на все его желание ухаживать за двоюродными братьями царя. Дело кончилось тем, что главнокомандующий ген. Куропаткин, как особой милости для себя, просил об удалении этих князей из армии, так как они вносят деморализацию в среду последней. А г-жа N. о времени своего пребывания в этом поезде, — даже теперь, после всех перенесенных житейских бурь, — вспоминает больше, чем с простым удовольствием:
«Это была веселая, привольная жизнь!» И не бесприбыльная. — добавим мы от себя: из сохранившихся у г-жи N. документов видно, что она уже в 1906 г. имела возможность дать под вексель какому то X., — офицеру-золотоискателю, выдававшему себя за владельца больших поместий на Волыни, — целых 50 тыс. рублей на разведывательные работы где-то в Енисейской тайге. Едва ли нужно прибавлять, что эти деньги ею не были привезены с собою из Германии…
Маленький штрих, — далеко не лишний для понимания этой среды: у матери г-жи N. сохранилась пачка писем ее дочери, — с пути на Дальний Восток и из Харбина. Содержание — самое обычное. Наверное, так пишут заботливым матерям все послушные юные дочери, впервые покинувшие родительский кров для того, чтобы провести несколько месяцев в гостях у старой тетки в соседнем городке: сообщения о своем здоровье, поклоны родным, семейные вопросы; изредка фразы о погоде и стереотипные, слегка сентиментальные замечания о русской зиме, о сибирской тайге, о красоте скал над Байкалом. Войны и отзвуков окружающего ужаса в них совершенно не слышно. При чтении их трудно заставить себя поверить, что эти строки писаны из того самого поезда, вся жизнь в котором была одной сплошной пьяной оргией и прибытие которого на станции Сибирской железной дороги нагоняло настоящую панику на все железнодорожное начальство…
