Взаимопомощь как фактор эволюции - Кропоткин Петр Алексеевич (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Как и можно ожидать от людей, живущих при системе деревенской общины, все работы, входящие, так сказать, в рутину деревенской жизни, (починка дорог и мостов, устройство плотин и гатей, осушение болот, оросительные каналы и колодцы, рубка леса, посадка деревьев и т. д.) производятся целыми общинами, точно также земля сплошь да рядом арендуется сообща, а луга косятся всем миром, — причём на работу выходят старые и малые, мужчины и женщины, как это превосходно описал Л. Н. Толстой. [317] Подобного рода работы ежедневно происходят повсеместно в России; но при этом, деревенская община вовсе не чуждается современных земледельческих улучшений, когда ей по силам провести соответственные издержки, когда знание, бывшее до сих пор привилегией богатых, проникает, наконец, в деревенские избы.
Мы уже указали выше, что усовершенствованные плуги быстро распространяются в южной России; но при этом оказывается, что во многих случаях, именно деревенские общины содействовали этому распространению. Бывало и так, когда плуг был куплен общиною, что, после пробы его на участке общинной земли, крестьяне указывали на необходимые изменения тем, у кого был куплен плуг; или же сами оказывали помощь, для устройства кустарной выделки дешёвых плугов. В Московском уезде, где недавно, в течение пяти лет, было куплено крестьянами 1565 плугов, толчок был дан теми общинами, которые сообща арендовали землю, и сделано это было для специальной цели улучшения своего земледелия.
На северо-востоке России, в Вятской губернии, небольшие товарищества крестьян, путешествовавших со своими веялками (выделываемые кустарями в одном из уездов, изобилующих железом), распространили употребление этих веялок у себя и даже на соседние губернии. Широкое распространение молотилок в Самарской, Саратовской и Херсонской губерниях является результатом деятельности крестьянских товариществ, которые могут купить даже дорогую машину, тогда как отдельному крестьянину такая покупка не под силу. И в то время как почти во всех экономических трактатах заявляется, что деревенская община обречена на исчезновение, как только трёхпольная система будет заменена плодопеременной, мы видим, что в России многие деревенские общины берут на себя инициативу введения именно этой плодопеременной системы, так же как они сделали в Англии. Но прежде, чем перейти к ней, крестьяне обыкновенно отводят часть общинных полей для производства опыта искусственного травосеяния, причём семена покупаются миром. [318] Если опыт оказывается успешным, крестьяне не затрудняются сделать новый передел полей, чтобы перейти на четырехпольное, пятипольное или даже на шестипольное хозяйство.
Эта система практикуется теперь в сотнях деревень Московской, Тверской, Смоленской, Вятской и Псковской губерний. [319] А там, где возможно для этой цели уделить некоторое количество земли, общины отводят участки для разведения фруктовых насаждений. Наконец, внезапное распространение, наблюдаемое в последнее время в России, небольших школьных ферм, садов, огородов и тутовых насаждений для шелководства — начало которым было положено при деревенских школах под наблюдением школьных учителей, а иногда и добровольцев — также является результатом той поддержки, которую подобные начинания встретили в деревенских общинах.
Кроме того, общины довольно часто предпринимают постоянные улучшения, как осушение и орошение. Так, например, в трёх уездах Московской губернии, в значительной степени носящих промышленный характер, в течение последних десяти лет (1880–1890), были выполнены в широких размерах работы по осушению не менее чем в 180–200 различных деревнях, причём работали заступом сами общинники. На другом конце России, в сухих степях Новоузенского уезда, было воздвигнуто общинами больше 1000 плотин для прудов и копаней, и вырыто было несколько сотен глубоких колодцев; в то же время, в одной богатой немецкой колонии, на юго-востоке России, общинники — мужчины и женщины — работали пять недель подряд над возведением плотины, в три версты длиною, для оросительных целей. Да и как могли бы бороться с сущим климатом изолированные люди? И чего могли бы они достичь личными усилиями в ту пору, когда южная Россия страдала от размножения сурков, и всем землевладельцам, богатым и бедным, общинникам и индивидуалистам, пришлось прилагать работу собственных рук, чтобы предотвратить бедствие? Полиция, в таких случаях, не поможет, и единственным средством является объединение.
Сказавши так много о взаимной помощи и о поддержке, практикуемых земледельцами «цивилизованных» стран, я вижу, что мог бы ещё наполнить довольно объёмистый том примерами, взятыми из жизни сотен, миллионов людей, живущих, более или менее, под начальством или покровительством, более или менее цивилизованных государств, но всё-таки ещё стоящих в стороне от современной цивилизации и современных знаний. Я мог бы описать, например, внутреннюю жизнь турецкой деревни, с её сетью удивительных обычаев и навыков взаимной помощи. Пересматривая книжки моих выписок касательно крестьянской жизни на Кавказе, я нахожу самые трогательные факты взаимной поддержки. Те же самые обычаи я нахожу в моих заметках об арабской djemmâa, афганской purra, о деревнях Персии, Индии и Явы, о неделённой семье китайцев, о кочевьях полуномадов Средней Азии и о номадах далекого Севера. Просматривая заметки, взятые отчасти наудачу из обширнейшей литературы об Африке, я нахожу, что они переполнены подобными же фактами: здесь также созываются «помочи» для уборки посевов, дома также строятся при помощи всех жителей деревни — иногда, чтобы исправить разрушение, причинённое набегом «цивилизованных» разбойников; целые племена в некоторых случаях помогают друг другу в несчастии, или же покровительствуют путешественникам, и т. д., и т. д. Когда же я обращаюсь к таким трудам, как сводка африканского обычного права, сделанная Post'ом, то я начинаю понимать, почему, несмотря на всю тиранию, на все притеснения, грабежи и набеги, несмотря на междуродовые войны, на королей-людоедов, на шарлатанов-колдунов и жрецов, на охотников за рабами и т. п., население этих стран всё-таки не разбежалось по лесам; почему оно сохранило известную степень цивилизации, почему эти «дикари» всё-таки остались людьми, не опустились до уровня бродячих семей, подобно вымирающим орангутангам. Дело в том, что охотники за рабами, грабители запасов слоновой кости, воинствующие короли, матабельские и мадагаскарские «герои» исчезают, оставляя после себя лишь следы, отмеченные кровью и огнём; но ядро институций, обычаев и навыков взаимной помощи, выращенное родом, а в последствии деревенскою общиною, остается, и оно держит людей объединенными в обществах открытых для прогресса цивилизации и готовых принять её при наступлении того дня, когда они вместо пуль и водки, начнут получать настоящую цивилизацию.
То же самое можно сказать и о нашем цивилизованном мире. Естественные и вызванные человеком бедствия проходят. Целые населения периодически доводятся до нищеты и голода; самые жизненные стремления безжалостно подавляются у миллионов людей, доведённых до городского пауперизма; мысль и чувства миллионов человеческих существ отравляются учениями, измышленными в интересах немногих. Несомненно, все эти явления составляют часть нашего существования. Но ядро институций, обычаев и навыков взаимной помощи продолжает существовать среди этих миллионов людей, оно объединяет их; и люди предпочитают держаться за эти свои обычаи, верования и традиции, чем принять учение о войне каждого против всех, предлагаемое им от имени науки, но в действительности ничего общего с наукой не имеющее.
