Западня глобализации: атака на процветание и демократию - Мартин Ганс-Петер (читать книги регистрация .TXT) 📗
Тишлер знает мир, но его не знает никто. Он — не менеджер и не профессиональный теннисист, а своего рода механик эпохи глобализации, точнее говоря, он исправляет ошибки программирования в управляемых компьютерами установках литья под давлением. Он переутомлен и издерган и не особенно выбирает слова.
«Стоит ли все это таких усилий? — спрашивает он. — Я работаю по 260 часов в месяц, притом почти 100 часов сверхурочно. Из зарплаты в 8000 марок мне остается всего 4000, потому что я принадлежу к первой категории налогообложения». У него нет времени обзавестись семьей: «Государство разбазаривает мои деньги, и на пенсию мне ничего не останется». Его работодатель, узкоспециализированная машиностроительная фирма Bartenfeld, высокорентабельна, но недавно сократила четверть рабочих мест, «что уже совсем не смешно». Хоть его об этом и не спрашивают, Тишлер говорит, что в столь безрадостной ситуации виноваты «выселенцы [этнические немцы из России и Восточной Европы], и турки». Он добавляет: «Не понимаю, почему мы тратим столько денег на Россию и помощь развивающимся странам да еще и подбрасываем капустки евреям. Распродажа нашей страны и наших фирм — сущее безумие». Как человек с «богатым международным опытом», он знает, за кого будет голосовать: «Ясное дело, за республиканцев», несмотря даже на то, что это, к сожалению, «еще не настоящая правая партия». Ему-де не следовало бы говорить это «вслух», но «многие граждане уже вооружаются».
Смена декораций. Другой аэропорт, схожая судьба, но совершенно другая реакция. Стоит душный июльский день 1996 года, и Лутц Бюхнер, заместитель управляющего полетами «Lufthansa» во Франкфурте, пытается успокоить разъяренного, часто путешествующего самолетом человека, который прибыл к выходу Б-31 за двенадцать минут до взлета и не был допущен на борт, так как несколько недель тому назад минимальное время между окончанием регистрации и вылетом было увеличено с 10 до 15 минут. Бюхнер спокойно объясняет новые правила и проявляет понимание проблем торопливого пассажира: «Чувствуется нарастающее давление со всех сторон. Даже люди, от которых вы никогда не ожидали такой реакции, выходят из себя по пустякам» [313]. Тем не менее Бюхнер убежденно заявляет: «Приходя каждое утро на работу, я чувствую радость. Я на стороне этой компании». Несколько дней назад, однако, он стоял вместе с 1000 своих коллег у входа в аэропорт, потому что хорошие экономические результаты не помешали Lufthansa объявить об увольнении по сокращению штатов еще 86 сотрудников.
У тридцатипятилетнего Бюхнера, как и у измотанного компьютерного эксперта Петера Тишлера, нет детей, «потому что безработица скоро доберется и до меня». Само собой, он с пониманием отнесется к «личной экономии и сокращению зарплаты, если это обезопасит наши рабочие места», но направленная вниз спираль глобализации все же не останется без ответа: «Назревает бунт, вне всякого сомнения». Бюхнер, однако, «безусловный пацифист»: «Конечно, в стороне я не останусь, но быть застреленным на демонстрации не хочу. Я загодя переберусь со своей подружкой-гречанкой на какой-нибудь маленький островок в Эгейском море».
Современный радикал Петер Тишлер и смятенный, но миролюбивый Лутц Бюхнер — два благополучных, непритязательных гражданина, представляющие собой прототипы будущего развития Германии и, возможно, остальной Европы. Не проглядывают ли в этих двух характерах контуры повседневной политики на рубеже тысячелетий? Сражайся или смывайся: не это ли становится решающим выбором? Даже если повторение истории не неизбежно, многое говорит о приближении конфликтов, вроде тех, что сотрясали европейский континент в 1920-е годы.
Социальное связующее, удерживающее общества от распада, стало хрупким и начало крошиться. Надвигающееся политическое землетрясение является угрозой всем современным демократиям. Этот процесс наиболее очевиден, хотя и на удивление мало изучен, в Соединенных Штатах Америки.
«Почему Европа совершает подобное самоубийство? Неужели вы не понимаете, что в конце концов вам придется приспособиться к экономическим тенденциям и глобальным изменениям?»
Вашингтонский бизнес-консультант Гленн Даунинг, который с полной убежденностью в своей правоте выдал эти сентенции одному своему гостю с континента-самоубийцы, консервативен с детства и в настоящее время предпочитает вкладывать деньги в сибирскую сырую нефть [314]. Его дочь Эллисон, выпускница юридической школы, состоит в штате честолюбивых помощников одного конгрессмена-республиканца. Накануне вечером, в последнюю субботу сентября 1995 года, у нее было шикарное венчание, и папа Даунинг полон оптимизма: «Наконец хоть что-то происходит». Он с радостью упоминает о предвещаемой Ныотом Гингричем, радикально настроенным лидером республиканского большинства в палате представителей, новой «американской революции» — главной надежде американских правых со времен Рональда Рейгана.
Пора, глаголет Даунинг, кончать с болтовней о падающих заработках. Во всем виноваты демократы, «потому что статистика попросту фальсифицируется, а расчет инфляции ведется неправильно». Те, кто говорит об «упадке или даже крахе американского среднего класса», просто выставляют себя дураками, как и те, кто полагает, что оба члена белой супружеской пары среднего класса должны упорно трудиться, чтобы приблизиться к тому уровню жизни, который еще в 70-х вызывал зависть во всем мире и воспринимался как нечто само собой разумеющееся. В те дни у мужчин была надежная, хорошо оплачиваемая работа, а их жены, как соломенные вдовы, оставались в своих пригородных домах, независимо от того, были у них дети или нет. Если они и работали, то, как правило, от скуки, а не от нужды.
Даунинги уже много лет живут в Рестоне, штат Виргиния, среди лесов процветающего округа Ферфакс, недалеко от аэропорта имени Даллеса и штаб-квартиры ЦРУ. «Вы только посмотрите вокруг», — самодовольно говорит глава семейства, стоя на новой террасе, которую он аккурат к семейному торжеству собственноручно выложил новым разноцветным кирпичом в виде карты мира: красно-коричневые континенты и ярко-красные океаны образуют абсолютно плоскую и гладкую поверхность.
Менее чем через год после свадьбы Эллисон, летом 1996-го, стало ясно, насколько этот корпоративный консультант и инвестор оторвался от реальности. Идеального мира белого среднего класса больше не существует. Разумеется, тридцатилетняя дочь Даунинга окружает своего почти шестидесятилетнего отца любовью и заботой. «Люди его поколения уже не способны адекватно воспринимать изменения в обществе, — объясняет она в присутствии своего мужа Джастина Фокса, выросшего в комфортабельном калифорнийском пригороде вблизи Беркли [315]. Мы никак не можем позволить себе образ жизни наших родителей: дом, наподобие того, который папа купил незадолго до моего рождения, сегодня обошелся бы в 400 000 долл., что нам просто не по карману».
И не важно, что карьера Джастина успешно развивается: он стал «писателем-репортером» процветающего журнала деловых кругов «Форчун», и теперь молодожены живут в Манхэттене. Эллисон бросила работу в столице и зарабатывает всего 1100 долл. в месяц как агент по проведению выборов кандидата от республиканцев в законодательное собрание штата Нью-Йорк. Джастин же за две недели зарабатывает за вычетами из жалованья не более 1157 долл. Одна только плата за их уютную, но маленькую квартиру на 39-й улице составляет 1425 долл. в месяц, что равняется почти половине их совместного дохода, а ведь еще есть электричество и телефон. Годовой оклад Джастина 45 000 долл. «Этого совершенно недостаточно, — говорит Эллисон, но она вовсе не недовольна. — Взгляните на людей, которые моложе нас и оканчивают колледж, на двадцатидвух- и двадцатитрехлетних. Зачастую они могут рассчитывать самое большее на место официанта в закусочной или рассыльного на мопеде». Муж Эллисон делает по-журналистски лаконичный комментарий: «Средний класс вымирает».
