Мировая революция и мировая война - Роговин Вадим Захарович (читаемые книги читать txt) 📗
Чистка, последовавшая за снятием Литвинова, довершила процесс устранения профессиональных и опытных дипломатов. К осени 1939 года жертвами репрессий стали 5 заместителей наркома иностранных дел, 48 полпредов, 30 заведующих отделами НКИД, 28 глав консульских представительств, 113 других руководящих работников НКИД. Чтобы лучше представить значение этих потерь, следует напомнить, что до второй мировой войны СССР имел дипломатические отношения лишь с 30 странами, а в составе Наркоминдела насчитывалось менее 500 кадровых дипломатов. В некоторых странах (Китае, Монголии, Финляндии, Латвии, Литве, Польше, Чехословакии) были отозваны и репрессированы почти все работники советских посольств [435].
«Зная, что при нашей бедности кадрами особенно ценен каждый культурный и опытный дипломат,— писал в «Открытом письме Сталину» Ф. Раскольников,— вы заманили в Москву и уничтожили одного за другим почти всех советских полпредов. Вы разрушили дотла весь аппарат народного комиссариата иностранных дел» [436].
В последние годы жизни Молотов в беседах с Чуевым оценивал ослабление роли профессиональных дипломатов и полное утверждение авторитарных методов в решении международных вопросов как едва ли не заслугу свою и Сталина. Говоря о дипломатах, он подчёркивал: «Всё в кулаке сжато у Сталина, у меня… Дипломатия у нас была неплохая. Но в ней решающую роль сыграл Сталин, а не какой-нибудь дипломат» [437].
Смена Сталиным и Молотовым всего дипломатического корпуса отличалась даже от действий Гитлера, после своего прихода к власти оставившего в германском МИДе и на посольских постах кадровый костяк, сформировавшийся ещё в годы Веймарской республики (начиная с министра иностранных дел Нейрата, сменённого Риббентропом лишь в феврале 1938 года).
Литвинов оставался без работы вплоть до конца 1941 года, когда он был назначен заместителем наркома иностранных дел и послом в США.
Литвиновский аппарат Наркоминдела был заменён случайными, выдвинутыми наугад людьми, многие из которых до этого не имели никакого отношения к дипломатической работе. Одним из таких выдвиженцев стал Громыко, работавший в 1939 году учёным секретарем Института экономики. Вспоминая о своей беседе с комиссией, подбиравшей новых сотрудников в наркомат, Громыко писал: «Трудно сейчас точно определить, что заставило членов комиссии остановить выбор на мне». В активе его, как он сам упоминает, была только «научно-пропагандистская деятельность» в среде инженерно-технических работников и выезды в командировки с лекциями «по пропаганде нашей внешней и внутренней политики». «Сыграло свою роль, очевидно, и то,— замечал Громыко,— что в аспирантуре я продвинулся вперёд в овладении английским языком, хотя знания, конечно, были ещё далеки от совершенства».
Беседа членов комиссии с Громыко ограничилась вопросом, какие книги на английском языке он читал. После того, как Громыко назвал несколько таких книг, он «почувствовал расположение комиссии», а спустя неделю его вызвали в ЦК, где объявили о переводе из института на должность заведующего американским отделом НКИД [438].
Значение отставки Литвинова не могли не понимать уцелевшие к тому времени советские дипломаты из числа старых большевиков. Об этом свидетельствуют воспоминания А. Бармина, бывшего временного поверенного в делах СССР в Греции, ставшего в 1937 г. невозвращенцем. В книге «One Who Survived» (Один из тех, кто выжил) [439] Бармин рассказывал, что сразу же после смещения Литвинова французское литературное агентство заказало ему по просьбе газеты «Пари суар» статью, комментирующую это событие. В статье, написанной 5 мая, Бармин оценивал увольнение Литвинова как предвестие советско-германского союза, к которому Сталин уже давно стремится. «Если до сих пор этот союз не был заключён,— писал он,— то только потому, что этого пока не хочет Гитлер. Тем не менее… личный представитель Сталина, грузин Канделаки, вёл переговоры с Гитлером вне рамок официальных межгосударственных отношений. Переговоры между тоталитарными государствами ведутся в обстановке глубочайшей секретности, и их результаты могут стать полной неожиданностью для всех». Бармин предупреждал и о том, что одним из результатов советско-германского союза может стать присоединение Западной Украины и Западной Белоруссии к СССР как «награда за политику благожелательного нейтралитета по вопросу раздела Польши в ходе новой европейской войны».
Агентство направило эту статью в несколько стран Европы и Америки, но она была опубликована только в скандинавских и латиноамериканских странах. Ни одна из французских или английских газет не решилась её напечатать — настолько прогнозы Бармина казались в этих странах фантастическими либо неуместными для публикации в обстановке интенсивных переговоров между Францией и Англией, с одной стороны, и Советским Союзом — с другой. Представитель агентства, сообщая Бармину про отказ «Пари суар» от публикации статьи, сказал, что сотрудники этой газеты «считают, что мы оба спятили» [440].
Смысл отставки Литвинова был правильно понят в Берлине. Как писал Черчилль в книге «Вторая мировая война», «еврей Литвинов ушёл, и было устранено главное предубеждение Гитлера. С этого момента германское правительство перестало называть свою политику антибольшевистской и обратило всю свою брань в адрес „плутодемократий“» [441].
В отчёте полпреда СССР в Германии за 1939 год говорилось о большом внимании, уделённом немецкими газетами смене руководства Наркоминдела. Эта смена рассматривалась большинством газет «как конец женевской политики (т. е. борьбы в Лиге Наций за коллективную безопасность.— В. Р.) и политики союзов с западными капиталистическими державами, проводившейся якобы прежним наркомом» [442].
Советник посольства Германии в СССР Хильгер вспоминал, что через два дня после неожиданной отставки Литвинова он получил указание немедленно прибыть в Берлин. Здесь он был принят Гитлером, который задал ему вопрос о причинах, побудивших Сталина сместить Литвинова. Хильгер сказал: «„Сталин сделал это потому, что Литвинов стремился к соглашению с Англией и Францией, между тем как Сталин считал, что западные державы намерены заставить Россию в случае войны таскать для них каштаны из огня“. Гитлер ничего не ответил, но взглядом дал понять Риббентропу, что мое объяснение внесло для него ясность. Затем он спросил, верю ли я в то, что Сталин при определённых условиях был бы готов установить взаимопонимание с Германией. Я почувствовал желание сделать Гитлеру резюме германо-советских отношений с 1933 г. и напомнить ему, как часто Советское правительство в первые годы его правления выражало желание сохранить прежние дружественные отношения с Германией. Однако я ограничился указанием на то, что 10 марта Сталин заявил: для конфликта между Германией и Советским Союзом никаких видимых причин нет… По просьбе Риббентропа мне пришлось дважды зачитать соответствующее место. Гитлер… потребовал, чтобы я доложил, „как в общем и целом обстоят дела в России“… Я обрисовал смысл и значение той борьбы за власть, которая шла между Сталиным и оппозиционными течениями, и рассказал, какой идеологический балласт Сталин выбросил за борт, когда ему стало ясно, что на базе одной лишь коммунистической доктрины здорового и способного противостоять всем государственного организма не создать. Имея в виду усилия Сталина заменить революционный энтузиазм новым советским патриотизмом, я упомянул об оживлении возвеличивания национальных героев, старых русских традиций… Гитлер весь подался вперёд и слушал внимательно…» [443]
По-видимому, известие о смене руководства Наркоминдела привело Гитлера к убеждению, что вслед за устранением ненавистного ему Литвинова должен наступить период личной дипломатии — переговоров между ним и Сталиным, в которых Молотов будет служить передаточным звеном. Для такой роли «ближайший соратник» Сталина подходил более, чем кто-либо другой.
XXXII
«Ближайший соратник»
О месте и роли Молотова среди сталинского окружения говорят данные, содержащиеся в дневнике посещений сталинского кабинета. В 1939 году Молотов посетил Сталина 274 раза и провёл в его кабинете 659,5 часов. По этим «показателям» ближе всего к Молотову стоял Ворошилов (181 раз и 509,5 часов). Каганович, Жданов, Микоян и Берия в этом году посещали Сталина примерно в 3 раза, а Андреев, Хрущёв и Калинин в 10 раз реже, чем Молотов [444].
