О геополитике: работы разных лет - Хаусхофер Карл (первая книга .TXT) 📗
“In omni autem proelio ocuh pnmi vincuntur…” — сказал Цезарь. Это же можно сказать о неожиданном исчезновении в культурном ландшафте или об отставании привычных людям спутников — растений и животных, как и об изменениях хорошо знакомой конфигурации страны. Римлянин был бы озадачен, если бы вдруг он не увидел виноградной лозы и благородного каштана, вспаханного поля и всего того, что знал по сельским поэмам (георгикам) как симбиоз сопутствовавших ему растений, а сам оказался бы среди тенистых хвойных лесов, высокогорных пастбищ, дубовых рощ или топей. И почти 2000 лет спустя, в 1805 г., во время марша поздней осенью по швабско-баварскому высокогорному плато полководцы Наполеона писали домой жалостливые письма об его необжитости, и по этим письмам сегодня вряд ли можно узнать излюбленные дачные места северян. Лавр и прочие вечнозеленые вытеснены падубом, пихтой, тисом — жалкими эрзацами для средиземноморского, романского человека.
Малайско— полинезийский склад японца отпугивает его от миграции в северном направлении, где привычные ему растения-спутники -рис, чайный куст, бамбук — уже не растут, хотя все эти при вида переселились именно из южнокитайско-малайского культурного региона позже в японский, скорее северный растительный мир основного острова. Еще сегодня бросаются в [с.84] глаза такие сопутствующие явления, как общность границ понтийских, чешских поселенцев с известными, не терпящими засухи растениями, венгров — со степными эриками, романских народов — с благородным каштаном, японцев — с рисом, бамбуком, чаем, южных китайцев — с рисом, северных китайцев — с просом, культуры Кишуа — с кукурузой, картофелем, какао, которая поразила уже воинов Писарро . Эти факты в свою очередь были связаны с определенными осадками и их границами.
Так сказывается при рассмотрении границы в этой явно аподиктической форме слишком далеко идущее высказывание Ханна: “Любое сельское поле ценно постольку, поскольку оно богато осадками”. Фактически отношение к потребности в воде, к раннему воспитанию, связанному с расточительством или бережливостью воды, в большой мере обосновывает установку людей по отношению к границе, в особенности к разграничению через наиболее частые естественные, а потому наиболее понятные границы: по водотоку (Wasserlauf).
Их создает обильно текущая или бережно сохраняемая драгоценная влага. Древняя человеческая память продолжает оказывать действие в частых, упорных и затяжных схватках за воду и за доступ к ней как “древнейшему достоянию человечества” . В ее установке к этому [достоянию] прежде всего различаются привыкший к бережливости поселенец и расточительный. В столь различной установке к границе по водотоку коренится одно из самых тяжелых по своим последствиям романо-германских противоречий, пожалуй, наиболее глубокое в древнем расовом наследстве, между средиземноморским, североатлантическим человеком, как и альпийцем вообще, и пришедшим с Востока степняком. Выходец с “Ближнего Востока”, средиземноморец — грек и римлянин и все произошедшие из их корня рано познают во времена засухи в бедных осадками странах хитроумное установление границы подхода к воде, даже периодические соглашения. Для них крупная река, просто река как граница — близкие понятия.
Германец, как вообще житель областей, богатых осадками, внутренне противится разделению области реки или крупной реки; река, крупная река, ее бассейн — для него единое целое; против водоразделов он охотно создает широкий защитный пояс, который предназначен лишь для обслуживания пастбища, лесосеки с зонами охоты, общие выпасы, общинную собственность — а не как романец — хитроумную теорию границ по водоразделам. Он охотно образует свои провинции, как, впрочем, и японец, и живущий в горах индиец, из единообразных, замкнутых в себе речных областей с целым, выступающим хинтерландом .
В трех главных формах идет нам навстречу (противится) в природе водораздел в своем устанавливающем границу влиянии: в высотной форме, в горном гребне, подковообразной окраине плато, в заросшем лесом хребте, в топи и болотах, где [с.85] часто удивительным образом сталкиваются слухи о непроходимости и факты действительной непроходимости, где фантазия и разум реагируют на них весьма различно, а техника действует без всяких исключений неутомимо в сторону перемен. Горные железные дороги, туннели создают новые проходы, гидротехнические сооружения меняют само направление русла воды, прокладывают даже водоразделы, и один ставший особо известным спор (Чили — Аргентина о границе водораздела, улаженный благодаря британскому решению, т.е. сэру Томасу Холдичу) показал, что водоразделы проходят вовсе не по вершинам гор, где их обозначили при заключении соглашений о границе, а разрывают Кордильеры широкими седловинами. То же самое показывает нам практика прокладки границы по водоразделу как почти невозможной в больших лесных заболоченных областях, даже где такие явления, как разветвление крупной реки на протоки, не противоречат им.
Если речь идет о разновидностях неслыханного многообразия сухопутных границ на основе упорядочения и типизации, что мы заранее хотим попытаться сделать, прежде чем подойдем к некоторым наиболее важным из них, то обнаруживается и в деталях в качестве плодотворной отправной точки грандиозного порядка и проникновения в биологическую сущность сухопутных границ при самых различных условиях существования борющийся дуализм: враждебность сношениям — в высшей степени глубоко в своеобразии именно сухопутной границы — и необходимость сношений. Удивительной проверкой этого была для тех, кто ее знал, просека на германо-французской границе в Вогезах.
Здесь первоначально пролегали права выпаса. Работа Кизеля “Petershuttly, ein Kriegsziel in den Vogesen” (“Петерсхюттли — одна из целей войны в Вогезах”) указывает на нее, выдавая нам по ту сторону “расчлененной границы” (“frontiere demembree”) против Франции, Галлии одно, вовсе не романское название, например Петерсхюттли, и родственные. Мечта о проходимости границы и более широкой перспективе, с одной стороны, обороноспособности — с другой, порождала постоянный спор о тенденции ее растягивания, невзирая на местные интересы, и желание использовать локальные преимущества — подобно тому как это определенно проявляется на швейцарских кантональных границах или на баварско-тирольской границе из-за побуждений и выгоды охотников. Французская ясность (clarte), а также косность форм, желающие ограничить сильное жизненное влечение и фаустовский натиск, обостряют противоречие, которое часто снова возвращается при прокладке сухопутных границ с помощью различных географических средств. Надежно соответствует и ведет к ним четкая, устоявшаяся граница более сильной пограничной формы; но надежна и непостоянная пограничная форма, которая по сути дела принадлежит более сильному; она сохраняется, даже если более сильный снова отбрасывается в результате [с.86] собственной мягкотелости и отсутствия инстинкта к такой возможной форме защиты во времена более скромной, ослабевшей силы своей жизненной формы. Конечно, сухопутная граница Германии на Западе в конце концов похожа на разрушенную стену, из которой выпали многие весьма ценные камни прежней постройки, которые лежат на чужой, а по меньшей мере уже не на своей земле; восточный же ее рубеж подобен крупному хозяйству, которое растрачивает свое имущество, разбросанное в чужих владениях, и всякая попытка собственного экономического объединения вызывает глумление, но также срывает чуждые объединения.
