Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости - Кампфнер Джон
Наконец мы прилетели в Сочи, курортный город на Черном море, который прихорашивается, готовясь принять в 2014 году зимнюю Олимпиаду. Путин был в хорошей форме, расслаблен, саркастичен, находчив и временами зол. Он угощал нас прекрасной едой и вином на вилле, по словам местных жителей, принадлежащей его другу, олигарху Дерипаске. Со времен «революции роз» и «оранжевой революции» россияне с растущей озабоченностью следили за событиями в Грузии и на Украине. Из‑за политических неурядиц и коррупции ни одна из этих стран не стала маяком демократии, на что так надеялись США. Однако с точки зрения Кремля они превратились в американский геополитический плацдарм прямо в сердце бывшего Советского Союза. Путин представил Россию страной, которая отовсюду — особенно со стороны США и Великобритании — подвергается враждебным нападкам. «Вы что, думали, мы рогатками будем защищаться? — гаркнул он. — Если агрессор приходит на вашу территорию, вы должны дать ему по морде — и будете совершенно правы. Мы что, должны были утереть кровавые сопли и склонить голову?». Три часа он потчевал нас обычной смесью угроз и примирительной лексики. Он сказал, что обращался с Бушем «лучше, чем некоторые американцы», но предупредил Америку и в более широком смысле слова Запад, что время игры в одни ворота прошло. Хотя римляне разрушили Карфаген, «Римская империя была разрушена варварами. Мы должны беречься варваров». Он настаивал: «Россия не угрожает США или Европе. У нас больше нет имперских притязаний».
Наблюдая с замиранием сердца за происходящим, я не мог не прийти к выводу, что типично российская политика обиды нашла в этом человеке свое наиболее полное выражение. Он больше не просил понять его, как это было в 2004 году, на встрече с нами во время бесланской бойни. Возможно, он больше не чувствовал в этом необходимости, поскольку за последующие годы Россия с помощью денег и грубой силы снова проложила себе дорогу к месту во главе стола.
В отличие от Путина, который продержал нас полтора часа в ожидании, Медведев прибыл на следующий день точно вовремя, чтобы встретиться с нами в экстравагантной обстановке банкетного зала на верхнем этаже ГУМа напротив Кремля. Поприветствовав всех по очереди, он рассказал, что хотел посвятить август борьбе с коррупцией, укреплению законности и реформированию экономики. Но война есть война:
Защита жизни и достоинства российских граждан вне зависимости от того, где они находятся, является самой важной задачей российского государства. США получили серьезный урок 11 сентября. События 8 августа послужили уроком для нас.
Медведев ясно дал понять, что должен быть готов защищать российских граждан силой оружия, где бы они ни находились, и что любая попытка со стороны Грузии или Украины добиваться членства в НАТО усилит напряженность в отношениях с Западом. Роль администрации США в подстрекательстве Грузии к выступлению против России была очевидна.
Медведев сказал, что он несколько раз пытался обсудить ситуацию с американцами, но это ни к чему не привело. Буш спросил его: «Вы — молодой человек с либеральным бэкграундом. Зачем вы это делаете?» Медведев ответил: «Я действительно этого не хотел. Но бывают моменты, когда имидж — ничто, а поступки — все». Затем российский президент добавил: «Я не хочу, чтобы Россия была милитаризованным государством, живущим за железным занавесом. Я жил в такой стране, это было скучно и неинтересно». Он признал, что Россия не смогла убедить большую часть мира, что она отличается от Советского Союза: «Многие думают, что мы не только правопреемники СССР, но и его идеологические наследники. Это просто неправда. У нас совершенно иной набор ценностей». После этого он угостил нас превосходным красным вином (французским; грузинское в России давно запрещено) и позировал для групповой фотографии.
На следующее утро была назначена последняя встреча. Время (8 часов утра) и место проведения (невзрачный «Холидей инн» за МКАД, где мы остановились) красноречиво свидетельствовали о состоянии российской оппозиции. Чтобы доказать свою приверженность свободе выражения, организаторы пригласили на встречу с нашей группой Гарри Каспарова, бывшего чемпиона мира по шахматам и наиболее заметного лидера оппозиции. Каспаров сказал, что ему все труднее проводить встречи в международных отелях в центре города. Их управляющие (часто это граждане западных стран) решили, что сердить Кремль было бы экономически нецелесообразным. Каспаров рассказал, что ему позволили с нами увидеться только после того, как он устроил сцену на международном медиафоруме несколькими месяцами ранее.
Каждая наша встреча в ту неделю освещалась в вечерних выпусках новостей в прайм–тайм, но в отсутствии камер здесь ничего удивительного не было. Каспаров много времени уделил анализу того, почему Кремль переиграл оппозиционных деятелей и организации. По его мнению, большинство из них ошибочно решило, что сможет влиять на отношение к свободе выражения, правам человека и к демократии изнутри. Он заявил, что «все возможности либерализации и демократизации 'сверху' исчерпаны. С этим все». Пришло время работы «параллельно» с большой политикой. Каспаров был абсолютно уверен, что эра Путина приближается к концу и что требования перемен нарастают. Он заявил, что недавние протесты по поводу высоких цен на горючее приобрели политическую окраску: «Режим в агонии». Большинство участников дискуссии не согласилось с ним, предположив, что он принимает Желаемое за действительное.
В первые месяцы после начала мирового экономического кризиса правительство, по всей видимости, было уверено, что благодаря большому стабилизационному фонду Россия сможет выйти из него относительно невредимой. Некоторые развивали эту аргументацию. Политолог Сергей Караганов так прокомментировал ситуацию:
Огромное убыстрение экономического развития мира с середины 8о–х годов двадцать лет интерпретировалось как результат исключительно применения рецептов «Вашингтонского консенсуса»… Попутно выявилось, что, как казалось, победившая навсегда модель зрелого либерально–демократического капитализма старого Запада не является больше единственным идеологическим ориентиром для остального мира. Государства нового капитализма, естественно, более авторитарные, что соответствовало их стадии экономического и социального развития, стали предлагать гораздо более привлекательную и достижимую модель политического развития для отстающих государств.
Путин выступил с аналогичным заявлением перед мировой элитой в Давосе. Как быстро выяснилось, он оказался не прав. Наклон плоскости, по которой покатилась Россия, оказался одним из самых крутых. Немедленная реакция Кремля была относительно адекватной. Она предотвратила лавину обращений в банки с целью возврата средств (важное достижение, учитывая хрупкость данного сектора), чему помогли накопленные в «тучные годы» золотовалютные резервы. Тем не менее рубль и фондовый рынок «просели». Стоимость акций упала на миллиарды долларов. Многие утратили свои сбережения. Миллионы людей стали безработными. Что до олигархов, то они, как говорят, потеряли огромную сумму — 250 миллиардов долларов. У многих из них не было иного выбора, кроме как с протянутой рукой отправиться в Кремль и умолять о кредитах для спасения своих империй.
Уличные протесты изредка случались даже во время пребывания Путина у власти. Власти обычно не вмешивались, поскольку демонстранты стремились привлечь их внимание к конкретным проблемам, например пенсиям или ценам на электроэнергию. Явно политическими по характеру они становились редко. Постепенно ситуация начала меняться. В начале 2009 года митинг во Владивостоке против пошлин на ввоз иностранных автомобилей превратился в антипутинский. Кремль так обеспокоился, что послал туда через всю страну, за тысячи километров элитные подразделения МВД. Политическая оппозиция начала объединяться под знаменем новой организации — «Солидарности», названной в честь польского профсоюза 8о–х годов, который помог ускорить крушение коммунизма. В лице Бориса Немцова, бывшего заместителя премьер–министра России, эта организация получила харизматического лидера. Группы вроде этой вызывали все большее раздражение Кремля, но были еще далеки от того, чтобы представлять собой прямую политическую угрозу.
