Сталинский неонеп - Роговин Вадим Захарович (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Незадолго до убийства Кирова Ягода пытался заменить Медведя Е. Г. Евдокимовым — одним из наиболее нечистоплотных чекистов, участвовавшим в фабрикации ряда фальсифицированных процессов, начиная с «шахтинского дела» 1928 года. Попытка Ягоды не увенчалась успехом, поскольку Киров выразил по поводу неё резкий протест Сталину [216].
Процесс Медведя призван был отвести подозрения от Ягоды, которому на одном из заседаний Политбюро Орджоникидзе бросил обвинение: «Вы являетесь виновником смерти Кирова». Однако в то время Сталин ещё не был склонен пожертвовать своим главным помощником в организации репрессий против оппозиционеров. Он лично отредактировал и утвердил составленное и подписанное Ягодой «Закрытое письмо НКВД СССР», в котором говорилось, что руководители ленинградского НКВД «ослепли, оглохли и уверенно уснули (? — В. Р.) на своём революционном посту» [217]. Таким образом, даже в документе, предназначенном исключительно для «органов», Медведю и его сотрудникам ставилась в вину всё та же необъяснимая «халатность». После процесса 12-ти по стране ходила многозначительная шутка: «Не медведь съел ягоду, а Ягода съел Медведя».
Осуждённые чекисты оказались на Колыме, причем некоторым из них было разрешено приехать туда с семьями. Они не только не были заключены в концлагерь, но получили ответственные посты в руководстве Дальстроя — треста по дорожному и промышленному строительству, находившегося в ведении НКВД. В 1937 году Медведь и другие осуждённые по процессу 12-ти были расстреляны.
На процесс чекистов Троцкий немедленно откликнулся статьёй «Всё постепенно становится на своё место». В ней он уточнял свои прежние предположения о подлинных виновниках убийства Кирова. Уже после процесса «Ленинградского центра» Троцкий, исходя из сообщения о «консуле», высказывал уверенность, что руководство НКВД знало о готовящемся террористическом акте. Теперь подтверждение этого он находил в процессе ленинградских чекистов. Правда, Троцкий продолжал считать, что в планы Сталина — Ягоды не входило убийство Кирова. Он полагал, что перед НКВД ставилась следующая цель: подготовить заговор, косвенно впутать в него оппозиционеров и в последний момент предотвратить покушение. Задача Ленинградского УНКВД, по его мнению, состояла в том, чтобы «найти подходящего консула, свести его с Николаевым, внушить Николаеву доверие к консулу и пр.; одновременно надо было подстроить связь между группой Зиновьева — Каменева и ленинградскими террористами. Это не простая работа. Она требует времени. А Николаев не стал ждать. Расхождение темпов работы Медведя и работы Николаева и привело к кровавой развязке» [218].
После раскрытия действительного имени консула от версии о нём как о посреднике между террористами, Троцким и зарубежными секретными службами пришлось отказаться, дабы не вызвать нежелательных разоблачений со стороны самого консула, находящегося за границей. Поэтому на процессах Зиновьева — Каменева и Медведя о консуле уже не упоминалось. Обращая внимание на это обстоятельство, Троцкий писал: «Если консул не был агентом ГПУ [219], как хотят нас уверить лакеи Сталина, то он мог действовать только по поручению какого-либо иностранного правительства, латышского или германского (как намекала сталинская печать). Почему же не вывести преступную банду на чистую воду? Почему бы, например… не поставить вопрос о террористических преступлениях дипломатии на обсуждение Лиги Наций? Казалось бы, игра стоит свеч. Между тем Сталин не проявляет ни малейшего интереса к дипломату-террористу и его вдохновителям» [220].
Тщательно избегая малейших неточностей и не вполне достоверных предположений, Троцкий в целом правильно расценил смысл и назначение как самого «процесса 12-ти», так и недомолвок и недосказаний в официальном сообщении о нём. Комментируя предъявленное чекистам обвинение в том, что они знали о готовящемся покушении, он подчёркивал: «Знать это они могли только от собственных агентов, принимавших участие в подготовке террористического акта. Однако об этих агентах на процессе не было сказано ни слова».
Отмечая, что «признание о фактическом соучастии ГПУ в преступлении прикрыто жалкой фразой насчёт „небрежности“», Троцкий писал: «Нет, „небрежность“ тут ни при чём. Избыток усердия, азартная игра за счёт головы Кирова — это объяснение более отвечает сути дела». По поводу же того, что подсудимые признали это обвинение, Троцкий замечал: у них не оставалось другого выбора. «Обвиняемые выбрали из двух зол меньшее. Не могли же они, в самом деле, заявить, что участвовали в преступной провокации с целью амальгамы по прямому поручению Ягоды: такое признание стоило бы им головы. Они предпочли быть обвинёнными за „преступную небрежность“».
Троцкий особо подчёркивал, что ни ленинградские чекисты, ни даже Ягода не могли вести «азартную игру» на свой личный страх и риск: «Без прямого согласия Сталина — вернее всего, без его инициативы,— ни Ягода, ни Медведь никогда не решились бы на такое рискованное предприятие».
Троцкий приходил к выводу, что «дело Медведя бросает яркий свет на дело Зиновьева — Каменева, на его место в стратегии Сталина». В промежутке между судами над действительными участниками убийства — Николаевым и ленинградскими чекистами — был проведён процесс над старыми революционерами, сподвижниками Ленина, строителями партии по обвинению их «в преступлении, к которому они — в отличие от Сталина, злонамеренно игравшего с огнём,— не имели ни малейшего отношения. Дело Зиновьева есть грандиозная дымовая завеса для дела Сталина — Ягоды» [221].
Суммируя итоги трёх процессов, прошедших после убийства Кирова, Троцкий подчёркивал, что Сталин не только не достиг преследуемых им целей, но и потерпел ряд неудач в стремлении навязать советской и особенно зарубежной общественности свои версии убийства. Поэтому от него следует ожидать дальнейших судебных подлогов. «Насколько я могу судить издалека, в качестве изолированного наблюдателя, стратегия, развёрнутая вокруг трупа Кирова, не принесла Сталину больших лавров. Но именно поэтому он не может ни остановиться, ни отступить. Сталину необходимо прикрыть сорвавшиеся амальгамы новыми, более широкого масштаба и… более успешными. Нужно встретить их во всеоружии!.. Ни один честный пролетарский революционер не смеет молчать. Из всех политических фигур самой презренной является фигура Понтия Пилата» [222].
XVI
Как было организовано убийство Кирова
Даже после второго процесса Зиновьева — Каменева (август 1936 года) самые серьёзные аналитики на Западе были весьма далеки от понимания подлинных причин и механизма организации убийства Кирова. Об этом наглядно свидетельствует опубликованная в конце 1936 — начале 1937 года в меньшевистском журнале «Социалистический вестник» статья «Как подготовлялся московский процесс» (с подзаголовком «Из письма старого большевика»). Эта анонимная статья была представлена редакцией журнала в качестве корреспонденции, полученной из СССР. Лишь спустя много лет бывшие редакторы «Социалистического вестника» сообщили, что в действительности она была написана видным деятелем меньшевистской эмиграции Б. Николаевским, крупным специалистом по русской революционной истории и одним из наиболее серьёзных знатоков советской действительности. Как впоследствии вспоминал сам Николаевский, сообщения, изложенные им в этой статье, частично основывались на беседах с Бухариным весной 1936 года, частично на информации, полученной из других источников, прежде всего от известного русско-французского коммуниста Шарля Раппопорта, после второго зиновьевского процесса (август 1936 года) отошедшего от официального коммунистического движения.
Статья включала немало правдивых фактов о личности Николаева, о содержании найденного у него дневника, об его общении с группой Котолынова, работавшей по заданию Ленинградского института истории партии над книгой о ленинградском комсомоле, и т. д. Однако выводы статьи не подводили к мысли об участии Сталина в организации убийства. Концепция статьи сводилась к тому, что выстрел Николаева прервал развернувшуюся в 1933—1934 годах «борьбу за душу Сталина», которую вели, с одной стороны, сторонники «примирения» с бывшими оппозиционерами, возглавляемые Кировым и Горьким, с другой — сопротивлявшиеся этому процессу аппаратчики во главе с Кагановичем и Ежовым. О Николаеве говорилось как об озлобленном одиночке, который под влиянием чтения книг о террористах периода самодержавия пришёл к своему замыслу; террористическим актом он стремился выразить протест против растущего в партии бюрократизма, причем в этом «жертвенном» настроении его невольно укрепляли отдельные критические высказывания оппозиционеров, с которыми он был знаком. Роковой выстрел прервал начавшийся процесс «замирения», к которому склонялся и сам Сталин [223].
