1937 - Роговин Вадим Захарович (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
Правильно определив траекторию дальнейших сталинских репрессий и подлогов, Троцкий и Седов не предвидели лишь их масштабов. Однако они с безошибочной точностью указали, что процесс 16-ти знаменует начало новой, ещё более страшной главы в истории СССР. Эта глава получила в народе название «ежовщины».
XII
Начало ежовщины
Впервые меры, направленные на расширение и ужесточение репрессий, были осуществлены в июле 1936 года, когда после доклада Ежова о деле «троцкистско-зиновьевского центра» на заседании Политбюро Сталин предложил дать Наркомвнуделу чрезвычайные полномочия сроком на один год. Одновременно с этим решением была образована комиссия Политбюро по проверке деятельности НКВД.
Тем не менее в то время даже большинство членов Политбюро, по-видимому, ожидали, что после процесса репрессии пойдут на убыль. Об этом свидетельствует появление нескольких постановлений ЦК, направленных на приостановку расправ над коммунистами, объявленными «пособниками троцкистов». Эти постановления были приняты не на пленумах ЦК (которые не созывались с июня по декабрь 1936 года), а в ставшем уже привычном аппаратном порядке, когда для их принятия было достаточно решения Политбюро, даже полученного путём опроса.
29 августа в «Известиях» была помещена типичная для поднятой «антитроцкистской» истерии заметка «Разоблачённый враг» — о директоре завода «Магнезит» (Челябинская область) Табакове, исключённом из партии за «пособничество и покровительство расстрелянному троцкисту — террористу Дрейцеру», работавшему до ареста заместителем Табакова. Спустя два дня ЦК отменил решение партийной организации завода об исключении Табакова и одобрил решение редакции «Известий» об освобождении от работы её челябинского корреспондента «за сообщение без проверки данных о т. Табакове, взятых из местной газеты» [227].
Однако даже «заступничество» высшего партийного органа не спасло Табакова от последующей расправы. Как вспоминает Б. Н. Лесняк, оказавшийся в конце 1937 года в камере внутренней тюрьмы НКВД вместе с Табаковым, там он узнал, что Табаков — член партии с дореволюционным стажем, красный партизан, выпускник комвуза был обвинён в шпионаже в пользу Германии, куда он был послан в начале 30-х годов, чтобы приобрести оборудование для своего завода [228].
31 августа Политбюро приняло постановление о работе Днепропетровского обкома ВКП(б), в котором, в частности, были взяты под защиту от «необоснованного зачисления в пособники троцкистов» директор Криворожского металлургического комбината Весник и его заместитель Ильдрым. Как сообщил на февральско-мартовеком пленуме Молотов, Политбюро дало «специальную телеграмму, осаживающую Днепропетровский обком по части… т. Весника, которого чуть-чуть не расстреляли в августе» [229]. 5 сентября «Правда» поместила информацию о пленуме Днепропетровского обкома, на котором были подвергнуты критике парторганизации, допустившие «элементы перехлёстывания, перегибов, мелкобуржуазного страховочного паникёрства и самооплёвывания». Отменив исключение из партии Криворожским горкомом Весника и Ильдрыма, пленум признал «совершенно правильным» решение ЦК о снятии в этой связи со своего поста секретаря Криворожского горкома и «решительно предупредил» партийные организации области против допущения в будущем «перегибов, выразившихся в огульном зачислении членов партии в троцкисты и их пособники без достаточных на то серьёзных оснований» [230].
На волне развязанной «антитроцкистской» истерии «Правда» не раз «одёргивала» местные парторганизации и органы печати в связи с наиболее одиозными проявлениями «бдительности». Так, в статье «О трусливом секретаре и безответственном журналисте» речь шла об обвинении в троцкизме журналистки Войтинской. Это обвинение прозвучало в заметке корреспондента «Известий» Белявского «О врагах и гнилых либералах в некоторых писательских организациях» [231]. «Откуда взял Белявский, что Войтинская троцкистка? — гневно писала «Правда».— …Никаких оснований у него не было. Просто ему вздумалось написать… и он сделал это без зазрения совести, опозорив, ошельмовав человека в печати». После появления корреспонденции «Известий» партийная организация, в которой состояла на учёте Войтинская, немедленно исключила её из партии, объявив криминалом тот факт, что она несколько раз посетила дом «троцкистки Серебряковой». По этому поводу «Правда» указывала, что так могут «поступать только люди, которые… стараются перестраховать себя» [232].
Ещё более чудовищными были обнародованные «Правдой» факты о событиях в Ростове. Там был исключён из партии профсоюзный работник Гробер как «неразоружившийся троцкист» и враг партии. Основанием для этого послужил тот факт, что, будучи семнадцатилетним комсомольцем, Гробер в 1927 году «выступил на собрании с неясной, путаной речью». После того, как ему разъяснили «вредность его колеблющейся позиции», он «проголосовал за тезисы ЦК партии». «Правда,— оговаривалось в статье,— о своих колебаниях… он ни на чистке, ни на проверке (партдокументов), ни во время обмена партдокументов не сказал».
После исключения Гробера из партии были исключены из комсомола его 19-летний брат и 17-летняя сестра — «оба стахановцы, примерные комсомольцы». В газете фабрики, на которой они работали, говорилось об изгнании комсомольской организацией из своих рядов «остатков контрреволюционной сволочи Гробер».
Вслед за этим в двух других организациях были исключены три человека за то, что они в 1927 году состояли в одной комсомольской ячейке с Гробером и не «разоблачили» его. Ещё в одной организации исключили из партии второго брата Гробера, который, «по мнению райкома, обязан был знать о выступлении своего брата в 1927 году и разоблачить его». Исключены были также руководитель учреждения, в котором работал Гробер; старая работница, коммунистка с 1920 года, давшая рекомендацию Гроберу при вступлении в партию; ещё один коммунист — только потому, что он был товарищем Гробера. Сообщая об этих фактах, корреспондент «Правды» добавлял: «Дело не ограничивается только исключением из партии и комсомола ни в чём не повинных людей. Руководители профсоюзных и хозяйственных организаций, дабы их кто-нибудь не упрекнул в пособничестве врагам, исключают этих людей из профсоюза, снимают с работы» [233].
Последний маневр, связанный с критикой «перегибов на местах», осуществил сам Сталин, направивший 25 декабря 1936 года в Пермский обком телеграмму, в которой указывалось: до ЦК дошли сведения о преследовании и травле директора моторного завода Побережского и его сотрудников «из-за прошлых грешков по части троцкизма». «Ввиду того, что как Побережский, так и его работники работают ныне добросовестно и пользуются полным доверием у ЦК ВКП(б),— говорилось в телеграмме,— просим вас оградить т. Побережского и его работников от травли и создать вокруг них атмосферу полного доверия. О принятых мерах сообщите незамедлительно в ЦК ВКП(б)» [234]. Таким образом, в самый канун 1937 года Сталин давал понять, что «полным доверием» могут пользоваться люди с «прошлыми грешками по части троцкизма». Эта игривая формула, впрочем, оставляла партийные организации в неизвестности по поводу того, в чём именно Сталин усматривает такие «прошлые грешки», которые позволяют коммунистам оставаться в партии и на своих постах.
Поначалу подобные установки позволяли несколько сдерживать широко развернувшиеся репрессии. Так, Орджоникидзе в начале сентября переслал Вышинскому письмо директора Магнитогорского металлургического комбината Завенягина, в котором сообщалось: после крупной аварии в коксохимическом цехе, повлекшей человеческие жертвы, были арестованы руководители цеха и инженеры, не виновные в этой аварии. После получения этого письма с резолюцией Орджоникидзе «Просьбу тов. Завенягина поддерживаю», Вышинский сообщил Орджоникидзе, что распорядился прекратить уголовное дело против названных Завенягиным работников, а другим арестованным в связи с аварией назначить мягкое наказание — несколько месяцев исправительно-трудовых работ на их прежних рабочих местах [235].
