1937 - Роговин Вадим Захарович (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
Если переживания и поведение подсудимых политических процессов 30-х годов привлекали и ещё долгие годы будут привлекать внимание миллионов людей и всё-таки для многих будут продолжать оставаться загадкой, то в поведении современных политиков ей места нет. Это поведение построено на рациональных схемах, своекорыстном расчёте и индивидуальном интересе. Поражает здесь только одно: как люди, освободившиеся, по их собственным словам, от «коммунистического утопизма» и овладевшие «рационалистическим менталитетом современной цивилизации», смогли совершить за короткий срок столько ошибок и преступлений.
XI
От обвинений в терроре — к новым амальгамам
Пока Бухарин и другие капитулянты, остававшиеся на свободе, томились в неизвестности о своей дальнейшей участи, в печати развёртывалась шумная кампания, ставившая целью расширить круг преступлений, в которых обвинялись «троцкисты» и «правые».
На первом московском процессе подсудимые были обвинены только в террористической деятельности. Сталин полагал, что такое обвинение, вполне достаточное для вынесения смертных приговоров, будет выглядеть вполне правдоподобным в глазах общественного мнения, которое не увидит ничего невероятного в том, что потерпевшие поражение политические лидеры решились на такое крайнее средство, как террор, чтобы вернуть утраченную ими власть.
Однако после возвращения из отпуска Сталин узнал, что у многих советских людей процесс вызвал не только сочувствие к расстрелянным, но даже сожаление, что старым революционерам не удалось свергнуть его тираническую власть. «Выдумав легенду, будто старые большевики считали необходимым убить его, Сталина,— писал Орлов,— он сам подал массам мысль о революционном терроре, он позволил зародиться в головах людей опаснейшей мысли о том, что даже ближайшие соратники Ленина увидели в терроре единственную возможность избавить страну от сталинской деспотии». В подтверждение этого Орлов рассказывал, что в донесениях Ягоды Сталину сообщалось: вскоре после процесса на стенах некоторых московских заводов появились надписи: «Долой убийц вождей Октября!», «жаль, что не прикончили грузинского гада» [218].
К этому следует прибавить, что у многих людей террористическая деятельность против Сталина могла вызвать ассоциации с деятельностью организации «Народная воля», которая издавна была окружена ореолом героизма и мученичества в борьбе за правое дело. Не случайно Вышинский на процессе 16-ти счёл нужным «отмести кощунственную параллель», «бесстыдное сравнение с эпохой народовольческого терроризма» [219]. А за полтора года до этого сам Сталин дал жёсткую установку: «Если мы на народовольцах будем воспитывать наших людей, то воспитаем террористов» [220]. Во исполнение этой установки были запрещены исторические публикации о героях «Народной воли».
Однако этого было, разумеется, недостаточно для достижения поставленной Сталиным цели — посеять в сознании масс устойчивую ненависть к оппозиции. О том, что ограничение преступлений оппозиционеров одним лишь террором могло повлечь неблагоприятные для Сталина последствия, выразительно писал в книге «Преступления Сталина» Троцкий: «Буржуазия подумает: „Большевики уничтожают друг друга; посмотрим, что из этого выйдет“. Что касается рабочих, то значительная часть их может сказать: „Советская бюрократия захватила все богатства и всю власть и подавляет каждое слово критики, может быть, Троцкий и прав, призывая к террору“. Наиболее горячая часть советской молодёжи, узнав, что за террором стоит авторитет хорошо знакомых ей имён, может действительно повернуть на этот неизведанный ещё ею путь» [221].
К мысли о том, что принятие на веру лживых обвинений оппозиционеров в террористической деятельности способно породить эффект, прямо противоположный тому, какого добивался Сталин, Троцкий возвращался не раз. В статье «Новая московская амальгама» он писал: «Террор? могут спросить себя недовольные и политически малосознательные слои рабочих: что ж, может быть, и впрямь против этой насильнической бюрократии нет другого средства, кроме револьвера и бомбы» [222].
Правда, Сталин, предвидя опасные последствия игры с жупелом «террора», на процессе 16-ти дополнил обвинение в терроре другим обвинением, призванным утопить своих противников в грязи. «Ничего более действительного, чем связь с гестапо, он придумать не мог,— писал по этому поводу Троцкий.— Террор в союзе с Гитлером! Рабочий, который поверит этой амальгаме, получит навсегда прививку против „троцкизма“. Трудность только в том, чтобы заставить поверить…» [223]
Эту трудность не мог преодолеть первый открытый процесс над старыми большевиками, поскольку главные подсудимые на нём решительно отвергли обвинение в своих связях с гестапо. Кроме того, обвинительный акт связывал сотрудничество «троцкистов» и гестапо только со средствами борьбы (это сотрудничество осуществлялось якобы лишь ради более успешной подготовки террористических актов), но не с её целями.
Следовало, стало быть, расширить круг преступлений «троцкистов», дополнив их шпионажем и прямым сговором с зарубежными правительствами и спецслужбами о подготовке поражения СССР в грядущей войне, что призвано было воздействовать на патриотические чувства советских людей. Далее, требовалось обвинить «троцкистов» уже не только в терроре против вождей, но и в преступлениях, прямо направленных против рядовых граждан: в организации железнодорожных катастроф, производственных аварий и поджогов, влекущих гибель и увечья простых людей. Такого рода обвинения не фигурировали даже на «вредительских» процессах конца 20-х — начала 30-х годов над беспартийными специалистами, многие из которых недоброжелательно относились к Советской власти. Теперь же обвинения в сознательном истреблении советских людей требовалось направить против строителей Советской власти или людей, выращенных этой властью, а алогизм обвинений — перекрыть массированной пропагандой и масштабностью репрессий.
Нагнетание всё новых и более страшных обвинений, призванных морально убить оппозицию, вызвать к ней ненависть в широчайших массах, предполагало конструирование намного более гигантского заговора, чем тот, который, согласно материалам процесса 16-ти, замышлял «троцкистско-зиновьевский центр».
В «Красной книге» Седов подчёркивал: процесс 16-ти наглядно показал, что «Сталину нужна голова Троцкого — это его главная цель. Для достижения её он пойдёт на самые крайние, ещё более гнусные дела» [224]. Пока Троцкий находился в изоляции, Сталин, помимо крупной интриги в Норвегии, подготавливал другую интригу по линии Лиги Наций, где советское правительство после убийства в 1934 году хорватскими националистами югославского короля и французского министра иностранных дел подняло кампанию за создание международного суда по борьбе с терроризмом. Однако Троцкий и в этом случае взял инициативу в свои руки. 22 октября 1936 года он обратился через своего адвоката в женевскую комиссию юристов, разрабатывавшую статус будущего трибунала, с заявлением, в котором указывалось: как только трибунал будет создан, он потребует рассмотрения в нём своего дела. Разумеется, для Сталина было неприемлемо выступление Троцкого перед международным судом, включавшим беспристрастных юристов из зарубежных стран. Дело создания трибунала против террористов было постепенно спущено на тормозах.
Тем важнее оказывалась организация новых процессов, расширяющих круг преступлений, вдохновляемых Троцким. Это было необходимо прежде всего для подрыва влияния IV Интернационала на Западе. Как подчёркивал Седов, «Сталин хочет свести политические разногласия в рабочем движении к формуле: ГПУ или гестапо. Кто не с ГПУ, тот агент гестапо» [225].
С точки зрения внутриполитической, указывал Седов, новые процессы нужны Сталину, во-первых, для того, чтобы свалить экономические неудачи, диспропорции, просчёты, порождённые его политикой, на «вредительство» троцкистов.
Во-вторых, на процессе 16-ти начало «контрреволюционной деятельности» троцкистов датировалось 1932 годом. Это «делает неуязвимым для палача всех троцкистов, которые сидят в тюрьмах с 1928 года. Многое заставляет думать, что обвиняемые нового процесса призваны исповедоваться в преступлениях или замыслах, относящихся к тому времени, когда они ещё не успели покаяться» [226].
