Партия расстрелянных - Роговин Вадим Захарович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Возврат к средневековому варварству оказался возможным «только в отравленной насквозь атмосфере, скопившейся под свинцовой крышкой тоталитарного режима» [266]. Но даже всевластие Сталина, вынудившего десятки своих беззащитных жертв исповедоваться в несовершённых ими преступлениях, не могло заставить мыслящих людей поверить в серию судебных фантасмагорий. «Несмотря на исключительную силу коварства, вооружённого всеми ресурсами государственной власти и новейшей техники, московские процессы, взятые в целом, поражают, как грандиозный абсурд, как бред ограниченного человека… Не будет преувеличением сказать, что в основных своих обвинениях процессы проникнуты духом тоталитарного идиотизма» [267].
Единственное утешение, которое можно испытывать перед лицом последнего, страшного и вместе с тем шутовского процесса, подчёркивал Троцкий, состоит в радикальном повороте мирового общественного мнения, по достоинству оценившего грубость его замысла и исполнения. Это, однако, не могло уменьшить ущерб, нанесённый процессами и великой чисткой в целом Советскому Союзу. С болью за свою страну и её героический народ, оказавшийся в безраздельной власти диктатора, не признающего даже подобия личной и политической морали, Троцкий подчёркивал: как бы ни относиться к подсудимым, как бы ни оценивать их поведение в когтях ГПУ, они делом всей своей жизни доказали свою бескорыстную преданность русскому народу и его освободительной борьбе. «Расстреливая их и тысячи менее известных, но не менее преданных делу трудящихся, Сталин продолжает ослаблять моральную силу сопротивления страны в целом» [268].
Троцкий указывал, что на протяжении многих лет истребление свидетелей собственных преступлений составляло неотъемлемую черту государственной деятельности Сталина. Московскими процессами он пытался «заткнуть все дыры и щели, создать герметическую или, говоря более новым термином, тоталитарную обстановку для самого гигантского подлога мировой истории» [269]. Той же цели — скрыть преступления и провалы в области международной политики служила замена всего дипломатического корпуса и всей зарубежной агентуры. Однако из этой среды выдвинулось несколько фигур «невозвращенцев» (см. гл. XXXIX—XL), выступивших перед мировым общественным мнением с показаниями, обнаружившими всю гниль конструкции сталинских подлогов.
Подготавливая массовую чистку, Сталин выдвинул идею новой, «самой демократической в мире конституции». Его замысел состоял в том, чтобы представить мировому общественному мнению картину страны, которая после суровых лет борьбы и лишений вступила, наконец, на путь подъёма народного благосостояния и расцвета демократии. На этом оптимистическом фоне особенно зловещими должны были предстать дьявольские фигуры троцкистов, которые разрушают хозяйство, организуют голод, отравляют рабочих и готовятся отдать счастливую страну на растерзание фашистским насильникам. «Опираясь на тоталитарный аппарат и неограниченные материальные средства, Сталин замыслил единственный в своём роде план: изнасиловать совесть мира и с одобрения всего человечества навсегда расправиться со всякой оппозицией против кремлёвской клики». На первых порах ему оказывали в этом поддержку либеральные «друзья СССР», соревновавшиеся в славословиях по поводу наступления в СССР эры демократии. Если бы сейчас издать сборник их статей по поводу демократического поворота в политике Кремля, подчёркивал Троцкий, то «многим из авторов не осталось бы ничего иного, как сгореть со стыда».
Напоминая, что многие западные журналисты и литераторы объясняли все его предостережения об инквизиторских замыслах Сталина «личной ненавистью», Троцкий писал: «Личная ненависть в вопросах и отношениях исторического масштаба вообще ничтожное и презренное чувство. Кроме того, ненависть слепа. А в политике, как и в личной жизни нет ничего страшнее слепоты. Чем труднее обстановка, тем обязательнее следовать совету старика Спинозы: „Не плакать, не смеяться, а понимать“» [270].
Троцкий усматривал трагический символизм в том факте, что московский процесс совпал во времени со вступлением Гитлера в Австрию. Совпадение это он не считал случайностью. Гитлер всё менее опасался отпора своим экспансионистским притязаниям со стороны Москвы, потому что он был «отлично осведомлён о той деморализации, которую правящая клика Кремля в борьбе за самосохранение внесла в армию и население страны» [271]. Фашизм одерживал победу за победой, создавал всё более грозную военную опасность для Советского Союза в то время, как Сталин варварскими чистками ослаблял страну.
Троцкий указывал, что никакие статистические выкладки не могут дать исчерпывающего представления о процессах хозяйства, политики и культуры, которые являются в конечном счёте отношениями между людьми и социальными группами. «Московские судебные трагедии обнаружили, что эти отношения из рук вон плохи, вернее сказать, невыносимы». Сталинский режим коренным образом преобразовал социальные отношения, порождённые Октябрьской революцией. «Никакой класс и никогда в истории не сосредотачивал в своих руках в столь короткий срок такого богатства и могущества, какие сосредоточила бюрократия за годы двух пятилеток. Но этим она поставила себя в возрастающее противоречие с народом, который прошёл через три революции и опрокинул царскую монархию, дворянство и буржуазию. Советская бюрократия сосредоточивает в себе ныне, в известном смысле, черты всех этих низвергнутых классов, не имея ни их социальных корней, ни их традиций. Она может отстаивать свои чудовищные привилегии только организованным террором, как она может обосновывать свой террор только ложными обвинениями и подлогами» [272].
Эти слова подводят к объяснению основного исторического парадокса великой чистки и одного из главных вопросов, встающих перед её исследователями: почему бюрократия, поднявшая Сталина к власти и ставшая социальной опорой его самодержавия, продемонстрировала свою слабость перед лицом истребительного похода, который открыл против неё Сталин? Не имея опоры в отношениях собственности; будучи отчуждённой от народа, не ощущая поддержки трудящихся масс, бюрократия оказалась неспособной — хотя бы из чувства самосохранения — противодействовать Сталину, а шла за ним в деле своего истребления.
«В течение двух десятилетий,— подчёркивал Троцкий,— во всех сферах государственной жизни происходил отбор наиболее выдающихся, наиболее подходящих, наиболее умелых и талантливых людей для наиболее ответственных постов» [273]. По мере перерождения пролетарской диктатуры в личную диктатуру Сталина всё более обострялось противоречие между персональными качествами этих людей и функциональной ролью того социального слоя, который они составляли. Несмотря на то, что процессы перерождения охватили значительную часть партийного, государственного, военного, хозяйственного аппарата, к началу великой чистки этот аппарат состоял в большинстве своём из даровитых людей, способных к самостоятельному мышлению и творческим действиям — по крайней мере в рамках своих профессиональных обязанностей. Но именно такие люди и должны были быть сметены в условиях абсолютистского режима.
В ходе великой чистки бюрократия как социальный слой всё более утрачивала способных и честных людей и пополнялась за счёт ограниченных и морально ущербных карьеристов, всё в большей степени становилась виновником ослабления, деморализации и унижения страны во всех сферах общественной и политической жизни. Нагляднее всего этот процесс выразился в области хозяйства. «Бросаемые направо и налево обвинения в саботаже,— писал Троцкий,— привели в расстройство весь административный аппарат. Всякое объективное затруднение истолковывается как личное упущение. Всякое упущение приравнивается, когда нужно, к саботажу. В каждой области и в каждом районе расстрелян свой Пятаков. Инженеры плановых органов, директора трестов и заводов, мастера — все смертельно напуганы. Никто ни за что не хочет нести ответственности. Каждый боится проявить инициативу. В то же время под расстрел можно попасть и за недостаток инициативы. Перенапряжение деспотизма ведёт к анархии. Режим демократии нужен советскому хозяйству не меньше, чем доброкачественное сырьё или смазочные материалы. Сталинская система управления — не что иное, как универсальный саботаж хозяйства» [274].
