Газета "Своими Именами" №3 от 14.01.2014 - Автор неизвестен (книги .TXT) 📗
- Да господи! Не надо вам, любезный, становиться никаким вторым Буниным, лучше вот, это… ну… лучше вот… что бы вам посоветовать-то… да стихи, к чертям собачьим, что ли, попишите!
- Точно! Как в зеркало поглядели! Именно смело так, к чертям собачьим! Мечтаю давно, только не решался – но если и вы советуете? Да – стихи! Я понял теперь. Чтоб как у этой, ну, у Донцовой! Послушайте про ту же мою прекрасную даму с водянистыми глазами, только наброски в стихах. У меня, знаете ли, в иные моменты – если кофию попью или начальник в офисе похвалит – рифмы так и прут, как фанаты на футбол. Вот, значит, в рифму…
- О-о-о! – простонал я и, выскочив в коридор, схоронился в туалете возле купе проводников. Выждав минут десять, осторожно вышел.
Попутчик с безмятежной улыбкой стоял рядом, возле тэна, забыв про зажатую в ладони пустую чайную кружку с пакетиком заварки. Глаза его мечтательно блуждали по гладкой вагонной стенке, но узрев меня, он растопырил руки для объятий:
- Ай, вот вы где! Я чем хотел поделиться-то: ваш намёк я просёк – может, и точно не стоит мне рифмовать, у нас за стихи и не платят ничего, тёща не поймёт. А вот если стать писателем-фантастом…
Я молча и деловито развернулся на месте, шагнул в тамбур, подёргал ручку. Дверь вагона не была закрыта на ключ. Я распахнул её и, приметив свободное пространство между проносящимися мимо столбами, кинулся на откос.
Скатившись по песку, я замер в зарослях кипрея и мать-и-мачехи.
Состав, уходя вдаль, размеренно стучал колёсами; умиротворённо, как морской прибой, шумел и насыщал окрестности ароматами будущего и бывшего чая.
И сквозь эти звуки и запахи я ещё долго слышал вопли из окна бывшего моего пятого вагона:
- Я поня-ял!.. Вы показали своим посту… упко-о-ом!.. антастика… и приключе-е… Обаза-а-а… приключе-е… бластер… вселена-а-а-а… полё-о-о… писа-а-а… а-а-а…
Всё стихло. Я привстал, потирая лоб. Чуть вдалеке была деревня, шоссе и автобусная остановка. А ещё дальше – лес в дымке и камышовое озеро. Обалденно красиво!
Я даже тестю о своей мечте не рассказывал – но надо стать художником-пейзажистом. Типа второго Шишкина. Надо! Конечно, это у меня сокровенное, но, пожалуй, когда дождусь проходящего автобуса, я случайным попутчикам об этом непременно расскажу!
Из районной библиотеки позвонили недели за две:
- Евгений, приезжайте в последнюю субботу месяца, выступите! Вокруг будет фонтанировать День города, а у нас в библиотеке люди соберутся. Да и мы с радостью ваши стихи послушаем!
Я и согласился. Приехал в назначенный день – в читальном зале и правда народ, в углу для меня стул и столик с минералкой и букетиком бумажных цветов в вазе поставлены, книги мои на подставке красуются. Подготовились, в общем.
Сказав несколько общих фраз про славное прошлое нашего райцентра и про его светлое настоящее, я перешёл к своим стихам. Успел прочитать только первую строфу:
По слякоти ноябрьского покроя
мазком горячим, будто автор Фальк, –
как бутерброд с зернистою икрою –
кладут асфальт…
И в зале потянулись вверх руки. Завбиблиотекой кивнула мне, чтоб я прервал чтение, встала, разгладила на бёдрах юбку, махнула ладонью по пышной причёске, откашлялась и сказала чуть плаксивым голосом:
- Вот, Евгений, народ у нас какой любопытный… Как вам удобнее – вопросы в конце или по ходу?
- По хо-оду! – прокричал кто-то с самого дальнего, пятого ряда стульев.
- Давайте по ходу, - согласился я, заложив пальцем стихотворение в раскрытой книжке.
- Тогда у меня такой вопрос… - поднялся мужчина, только что кричавший с пятого ряда. Собираясь с мыслями, он пошебаршил пятернёй в нечёсаных давно не мытых волосах, поправил воротник испачканного мазутом свитера, поскрёб щетинистый подбородок. – Такой, значится, вопрос… А что такое «зернистая икра»?
Я вздохнул и как можно доступнее ответил.
Поднялась аккуратная бабулечка в очёчках, ухватившись сухонькой ручкой за пошатнувшуюся спинку переднего стула:
- Вот я в вашем возрасте помнила, а сейчас как-то отшибло, что ли… Потрудитесь оказать любезность и напомнить, что такое «бутерброд»?
Я напомнил, помогая себе и ей демонстрацией положенных одна на другую ладоней.
- А мне желательно узнать, вот я прослушал произведение… Нельзя же писать так заумно, как бы не для народа… - встал бетховенского вида мужчина во фраке с бабочкой. – Творение должно быть доступно, хоть бы и для академика. Вот у вас там… Что такое Фальк?
Я коротко изложил академику биографию художника, выбрал с библиотечных полок несколько случайных книг в самых ярких обложках и наглядно рассказал о буйстве фальковской палитры.
- Поллитры? – оживился мужик с синюшной мордой, зафиксировавший себя между двух стеллажей. Но на него замахала разноцветным маникюром девица лет двадцати двух. Она не садилась из-за наличия слишком укороченной мини-юбки. Поэтому теперь просто подалась бюстом вперёд, и мне показалось, что уплотнение воздушной массы быстрой волной прокатилось по залу.
- Мужчина, давайте по очереди к поэту, - напористо предложила она синяку и перевела на меня свой волглый взор. – Что такое у вас там «слякоть»? Я сегодня на новой «ауди», хочется съездить, посмотреть…
Я рассказал про слякоть. Дед с бабкой, сидевшие на первом ряду, постучали клюшками по своей изгвазданной обуви и спросили:
- Ты, дорогой писатель, как есть мы посланники бывшего пригородного совхоза «Микояново», растолкуй, чтоб людям в посёлке пересказать – а вот мы там услыхали «асфальт», это что такое?
Я растолковал про асфальт.
- Теппрь мне… - мужик с цветной мордой оторвался от стеллажей и нечаянно ухватился за накрашенную девицу. – Мне тока одно… Там было пррр ноябрь… Счас что, ужжжже ноябрь? Я чо-то малость дезр… дезоор… орнитировался!
Я терпеливо рассказал про поэтические образы и про то, какое сегодня число и месяц. Не ноябрь.
Тот увесисто, словно махнул кувалдой, кивнул головой, отлип от девицы и, защищаясь растопыренными руками, вернулся в межстеллажное пространство:
- Спсибо бльшое! Спсибо бльшое! И тебе, крсавица, спсибо бльшое! Всё нрмально! Всё нрмально!
Из гущи слушателей встала дама бальзаковского возраста и поджала губки точь-в-точь как когда-то давным-давно моя классная руководительница, потом строго стросила:
- Евгений, э-э… Александрович!
- Алексеевич, - поправил я её.
- Да, извините, Евгений Александрович. Но скажите, у вас там в стихотворении есть слово «кладут». Это в каком смысле? Детям можно такие стихи читать?
Я объяснил, что – в хорошем смысле.
- Больше вопросов по первому отрывку не будет? – с облегчением поинтересовался я. – Можно продолжать?
- Я не понял в натуре, блин! – над всеми сидящими и стоящими возвысился качок в необъятной линялой фирменной майке, на груди его возлежала златая цепь с бриллиантовым крестом. – Я чо-то, писатель, не понял! Ты обратно, чо ли, стих бубнить хочешь? Утомил уже как бы, блин! Харэ читать. Давай, спой мне и спляши, хоть повеселее будет как-то.
- Спляса-а-а.. – я затравленно оглянулся, забормотал. – Но как… Я же не это, не таво… никогда…
- Ваще не врубился. Ты, писатель, выступать пришёл или не выступать? Давай, блин, выступай! Понял – нет?!
Я вздохнул, кинул свою книгу на столик, отодвинул его бедром к стене и, заголосив «Ох вы, сени, мои сени!..», кинулся в бурную, неумелую пляску.
Потому что для своего народа чего не сделаешь!
Стая ворон и галок взвилась с дальней горы мусора, загалдела, замельтешила. Вскоре стала понятна причина: обитатели свалки узрели косматого и бородатого бича Санечку, который нёс рулон бумаги и по ходу размахивал им, пугая надоевших птиц. Фамилии Санечки никто не знал, все звали его бомжуром, потому что бывшая профессия его, наверное, имела отношение к журналистике.
- Вот, бубены, новый номер! – гордо сказал бомжур, развернув рулон. Все приблизились и вытянули шеи.
