История одного предателя - Николаевский Борис Иванович (читать книги онлайн txt) 📗
Наиболее опасными террористами-практиками Азеф выставлял Слетова и М. Селюк — наиболее решительных противников того террористического крыла, вождем которого был Азеф. Их он аттестует как членов Центрального Комитета, посылаемых в Россию «для руководства террористическими предприятиями» и в первую очередь покушением на царя. Все это самым грубым образом расходилось с действительностью: Слетов ехал в Россию после своего выхода из Центрального Комитета не для террора, а для постановки массовой работы среди крестьянства. Он был противником одностороннего увлечения террором. Азеф это превосходно знал, и сознательно давал ложные сведения, чтобы тюремная дверь за Слетовым захлопнулась поплотнее и чтобы он, Азеф, на более долгое время был избавлен от неприятной борьбы с противником его политической линии. Эта цель была достигну га. На основании донесений Азефа Слетов и затем Селюк были арестованы и вышли на свободу только много позднее, уже после октябрьской амнистии 1905 г.
Аналогичным образом Азеф рекомендует полиции и других своих фракционных антагонистов. Их стремится устранить во что бы то ни стало!
Совсем иной характер носят сообщения Азефа, — поскольку речь заходит об его ближайших соратниках — действительных членах Боевой Организации. По его письмам к Ратаеву можно проследить, с каким старанием пытается он отвести подозрения полиции от них всех. Ни одного имени он не называет по доброй воле. В тех случаях, когда ему приходится отвечать на запросы Ратаева, получившего сведения о членах Боевой Организации из какого-нибудь другого источника, Азеф всегда пытается или отрицать свою осведомленность, или отвести подозрение по ложному следу. Только тогда, когда полиция и без того хорошо осведомлена, Азеф подтверждает ее сведения. Именно так он поступает относительно Савинкова: на первые запросы он отвечал уклончиво, — и только тогда, когда Ратаев прислал ему карточку Савинкова, Азеф признал, что именно это лицо и является террористом, известным под именем «Павел Иванович».
И, во всяком случае, ни одного раза он не дает ни одного указания, которое в той или иной мере могло бы помочь установлению слежки за тем или иным членом Боевой Организации или привести к его аресту.
Таков был общий характер «работы» Азефа для полиции в этот период. Он подробно информировал ее о всевозможных конференциях и совещаниях, которые носили общеполитический характер. Он предавал всех, кто выступал в качестве оппозиции к нему, Азефу, не останавливаясь при этом перед прямыми измышлениями, — лишь бы попрочнее засадить в тюрьму таких неудобных для него оппозиционеров. Но он не только не выдавал ничего, что имело прямое или косвенное отношение к руководимой им, Азефом, Боевой Организации, — он, наоборот, делал все, чтобы последнюю охранить. Для этого он постоянно старался осведомляться от Ратаева о том, что полиция узнавала из других источников, и, судя по документам, ему удавалось в этом отношении добиваться достаточно многого: Ратаев верил «старому сотруднику», потерять которого он, как он писал Азефу, «боялся больше всего на свете».
При таком заботливом прикрытии тыла переброска отрядов Боевой Организации из Парижа в Россию удалась как нельзя лучше: без единого провала все члены Организации добрались до назначенных мест и приступили к подготовительной работе.
Тем временем общие события в России нарастали быстрым темпом. Поражение за поражением следовало на Дальнем Востоке. Росла безработица. В напряженной атмосфере достаточно было искры, чтобы произошел взрыв. За этой искрой остановки не случилось: из-за какой то мелочи были уволены пять рабочих на одном из заводов Петербурга. В период кризиса, который царил тогда, увольняемых было много тысяч, и ничьего внимания эти увольнения к себе не привлекали. На этот раз случилось иное. В виде протеста против увольнения забастовали сначала их ближайшие товарищи, — одна смена соответствующего цеха. Их поддержал весь завод. Весть о стачке перелетала из фабрики на фабрику, с завода на завод.
Она так отвечала общему настроению, что казалось по собственному почину повсюду тревожно гудели заводские сирены, рабочие останавливали машины и через не в обычное время распахнутые заводские ворота черным потоком выливались на улицы рабочих предместий. Через несколько дней стоял весь город, а в ближайшее воскресенье многотысячные толпы, с иконами и царскими портретами, тянулись через городские заставы к Зимнему Дворцу, чтобы там «самому царю» вручить покрытую многими десятками тысяч подписей петицию с перечислением своих нужд, с изложением своих требований. Их встретили залпы, унесшие многие сотни человеческих жизней, — и навсегда разбившие одну большую, старую иллюзию. На утро в рабочих предместьях уже пели:
И вторя этому настроению, священник Гапон, — авантюрист и проходимец, по воле исторической случайности взнесенный в тот день на верхушку народной волны, — провозглашал в своих воззваниях: «У нас нет больше царя»… «Берите бомбы и динамит, — все разрешаю!»
Так кончалось «кровавое воскресенье» 9–22 января 1905 г., которое поставило одну из значительнейших вех в истории России последнего столетия.
Все эти события не могли не действовать на членов Боевой Организации, как шпоры на горячую лошадь. Общая обстановка нервировала их. Хотелось спешить с выступлением, — ведь это выступление так хорошо отвечало бы общей напряженной атмосфере. Все время рождались новые и новые планы. Казалось, что существует возможность убить самого царя. Тем острее находившиеся в России работники Боевой Организации ощущали отсутствие среди них ответственного «члена-распорядителя», который мог бы разрешить сомнения и дать руководящие указания.
К Азефу в Париж летели самые настоятельные призывы немедленно приехать на место действия. Но к этому Азеф менее всего чувствовал себя склонным. Он был уверен, — точнее: он вполне определенно знал, — что второй раз провести ту игру, которую он провел в деле Плеве, ему не удастся. Он знал, что полиция теперь догадается об его предательстве, что его роль будет разоблачена. В неизбежной перспективе вставало не только крушение всех заманчивых житейских планов, которые он так заботливо создавал для будущего, — под угрозу ставилась сама его жизнь. А этот «суровый террорист» и «непреклонный революционер», этот «азартный игрок» человеческими головами, как рисовала, а порой и теперь еще рисует творимая легенда, — в глубине души был жалким, физиологическим трусом, влюбленным в маленькие радости жизни и судорожно за них цепляющимся. Поэтому то одна мысль о предстоящей поездке в Россию приводила его в подлинный трепет, — бросала его в состояние настоящей истерики. В одну из таких минут его случайно подсмотрела Ивановская. «По какому то неотложному делу, — вспоминает она, — я однажды зашла в квартиру жены Азефа. Толкнувшись в первую комнату и не найдя там никого, я заглянула в полуоткрытую дверь второй комнаты, рассчитывая там встретить хозяйку. Мелькнувшая перед глазами картина заставила меня быстро попятиться назад, но и в этот краткий момент память успела зафиксировать слишком многое. На широчайшей кровати, полуодетый, с расстегнутым воротом фуфайки, лежал откуда-то вернувшийся Азеф… Его горой вздувшееся жирное тело тряслось, как зыбкое болото, а потное, дряблое лицо с быстро бегавшими глазами втянулось в плечи и выражало страх избиваемой собаки с вверх поднятыми лапами. Это большое, грузное существо дрожало как осиновый лист (как я узнала это впоследствии), только при мысли о необходимости скорой поездки в Россию». Страх перед этой поездкой доходил до того, что Азеф готов был бросить все и умолял свою жену уехать с ним в Америку.
В таких условиях серьезно думать об его поездке в Россию, конечно, не приходилось. Молодые начальники отправленных в Россию отрядов были предоставлены собственным силам. Все решения им приходилось принимать на свой страх, всю работу проводить самим, без чьих либо руководящих указаний. Из заграницы приходили одни только известия о необходимости спешить, о политической важности как можно более скорого выступления. И это только увеличивало то нервное напряжение, которое создавалось и общей атмосферой, и обстановкой работы. А если чего этим молодым начальникам отрядов и не хватало, так это как раз спокойной методичности в работе, — той холодной уравновешенности, которая дается только в результате большого опыта.
