Кризис либерализма - Рормозер Гюнтер (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Мы говорили уже о том общем, что было присуще Гегелю и Марксу в оценке Французской революции. Коснемся теперь вопроса, в чем состояло различие между ними. В противоположность Марксу, Гегель не верил в возможность другой революции, которая была бы продолжением и завершением Французской революции. Он не верил в то, что такая революция не составила бы угрозу или не ликвидировала бы вообще свободу личности, достигнутую в результате Французской революции. Гегель полагал, что абстрактную формальную свободу нельзя сохранить без присвоения сущности истории, без христианского обоснования свободы и ее происхождения.
В эпоху Нового времени он был последним, кто понял разумность учения о двух царствах (идущем от Мартина Лютера), значение этого учения для взаимоотношений между религией и политикой. Гегель пытался "снять" противоречие между политикой и религией, он видел их взаимодействие и примирение в образе их раздвоения. Маркс же, напротив, в противоположность Гегелю, понимал "снятие" как абстрактное отрицание. Он отвергал формальные буржуазные свободы, тогда как Гегель видел в "снятии" три стадии - отрицание, сохранение и поднятие на более высокую ступень.
В отличие от Маркса Гегель опасался того, что общество может превратиться в абсолют. Тогда человек оказался бы вправе быть лишь тем, кем ему позволит быть общество. Это гегелевское опасение подтверждается ныне повсюду, независимо от революционных усилий, направленных на построение социализма. Мы в западном мире мыслим тоже ведь лишь социальными категориями, и в этом смысле менталитет у нас такой же марксистский, как и у ортодоксальных марксистов. Потому что и для нас все определяется в конечном счете экономическим фактором. Мы тоже представляем себе современный исторический процесс как трансформацию одной социально-экономической системы в другую.
Когда некоторые говорят сегодня о победе западной системы над восточной, они не должны при этом забывать, что в постановке целей обе эти системы едины. Для обеих речь идет о создании некоего универсального мирового сообщества, в котором роль интегрирующих условий играли бы наука и техника. Речь идет о человечестве, которое находит объединяющую силу и завершение своего развития в эмансипации. Свобода и равенство как конечная победная цель всего человечества - в постановке именно такой цели между обеими системами никогда не было различий. Спор между системами всегда шел лишь о методах достижения этой цели. Сегодня с полным основанием можно сказать, что западный метод одержал триумф над восточным. Но произошедшие события не ограничиваются, конечно, этим.
Маркс был революционным мыслителем во имя практики революции. Движущей силой его мышления была воля к революции. Для Гегеля революция тоже была предметом философского размышления. Но его философия была направлена на понимание того, что представляла собой Французская революция, в чем был ее исторический смысл по отношению к прошлому и будущему. Не была ли сама революция, быть может, лишь симптомом и выражением какого-то другого принципа, который ею самой даже не был понят? В этом направлении проявлялся интерес Гегеля к революции.
События последних лет снова сделали актуальной тему Французской революции. В конце эпохи Октябрьской революции требования и постулаты Французской революции становятся двести лет спустя в России теми лозунгами, которые поднимают народ, вышедший на улицы с протестом против господствовавшей системы, против Октябрьской революции. Народ сам покончил с эпохой Октябрьской революции, обратившись к идеалам Французской революции.
О чем идет речь для Гегеля, когда он обращается к теме революции? Уже в "Философии истории" он рассматривает буржуазную революцию и сравнивает Французскую революцию с восходом нового дня: все были охвачены энтузиазмом, духовным подъемом. Было такое ощущение, будто наступило примирение с земным миром.
Большинство интерпретаторов не прочитали это место у Гегеля достаточно внимательно, они не заметили сослагательного наклонения. Гегель не говорит, что вследствие Французской революции примирение между землей и небом уже произошло. Говорит он другое: казалось, будто это наступило. Как известно, Гегель, Гельдерлин и Шеллинг [5] плясали от радости, когда произошла Французская революция, празднуя это событие в Тюбингене. В более поздние годы, будучи профессором в Берлине, старый Гегель никогда не отказывал себе в удовольствии одеть в годовщину Французской революции праздничный черный сюртук, чтобы отметить это великое событие.
Как никто другой Гегель понял, что Французская революция обозначила глубокий разрыв со всем прошлым и что благодаря ей в историю вошел новый принцип. В соизмерении с этим новым принципом вся предшествующая история, казалось, стала прошлым. Во-вторых, Гегель понял, что это означало не просто некое событие в истории: сама история обрела качественно новый характер. Маркс говорит об этом в "Коммунистическом манифесте", замечая, что отныне сама история принимает характер перманентной революции. В результате Французской революции единство истории оказалось, так сказать, расколото надвое. После Французской революции возникает ощущение, что будущее противостоит непосредственно истории, все более уходящей в прошлое.
Революционный принцип прервал преемственность истории. Этот разрыв оказывает влияние на наши текущие политические дебаты и поныне. Ибо с тех пор, как произошел такой разрыв, стало возможным классифицировать политические позиции противоборствующих сторон - как левые и правые, прогрессивные и консервативные. Все общественные силы, вставшие на сторону новой истории, порожденной Французской революцией, и воодушевленные стремлением добиться исторического осуществления и завершения этого принципа, считаются и по сей день "прогрессивными". А всех, кто, видя революционное вторжение нового, встал на сторону подорванной и вытесненной исторической субстанции или хотел спасти ценности, которые могут погибнуть в потоке революционных перемен, - называют "консерваторами". Эта классификация, определявшая до сих пор идеологические основы политики, потеряла, однако, теперь, после крушения социализма, свою значимость.
Первое фундаментальное различие между Гегелем и Марксом состоит в том, что Маркс принял принцип прогресса, рожденный Французской революцией, с непревзойденным радикализмом. Он решил осуществить этот принцип революционным путем. В этом отношении весь марксизм и реальный социализм в целом придерживаются данного принципа прогресса. Предполагалось покончить со всей предшествующей историей как с прошлым.
Гегель не примыкал ни к одной из упомянутых сторон. В политическом отношении он не был ни прогрессистом, ни консерватором. Более того, он старался познать и сохранить те частичные истины, которые содержатся как в прогрессивной, так и в консервативной интерпретациях.
Чем обусловливалось положительное отношение Гегеля к Французской революции и начатой ею эпохе прогресса? Вспомним в этой связи ту фразу в "Философии истории" Гегеля, которая дает интерпретацию Французской революции: "Тем самым произошло нечто небывалое: человек пытается создать мир как мысленную конструкцию".
С крушением утопии мы стали ныне свидетелями того, как сама история опровергла это представление, эту веру в то, будто можно создать мир как мысленную конструкцию, придумать такой образ и затем осуществить его. По Гегелю, понадобилось 2000 лет, пока тезис, что мир определяется разумом, высказанный еще античным философом Анаксагором, не получил, наконец, выражения во Французской революции. Гегель касается этого принципа создания мысленной конструкции мира применительно к истории философии. Он видит, что вместе с Французской революцией происходит такой перелом в истории, который касается самой философии, а именно упомянутого уже тезиса: мир определяется разумом.
Вместе с тем Гегель видел и оборотную сторону Французской революции, о чем он писал в "Феноменологии духа". В чем же заключается оборотная сторона принципа разума и свободы, провозглашенного Французской революцией? Гегель говорит о том, что из того понимания свободы, которое дала Французская революция, с необходимостью вытекает террор. Согласно воле Робеспьера в обществе должно было быть установлено господство добродетели. Но добродетель как абстрактная всеобщая категория предполагала вместе с тем требование, что должны господствовать истинные взгляды. При таком требовании каждый человек может всегда поставить любого под подозрение, что тот не придерживается истинных взглядов. Если должны господствовать истинные взгляды, замечает Гегель, тогда убить человека - все равно, что отрубить кочан капусты или выпить стакан воды. Гегель словно предвидел, какие масштабы получит массовый террор при социализме.
