Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия» - Степанов Сергей Александрович (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Несмотря на недвусмысленную угрозу, что их болезни будут «излечены другими средствами», друзья добились от коменданта Пятигорска разрешения остаться для приема серных ванн. Комендант Траскин знал репутацию сорвиголов, явившихся на воды, и умолял их не шалить и не бедокурить во время лечения: «Больным не до шалостей, г. полковник», – отвечал с поклоном Столыпин. «Бедокурить не будем, а повеселиться немножко позвольте, г. полковник, – поклонился в свою очередь почтительно Лермонтов. – Иначе ведь мы можем умереть от скуки, и вам же придется хоронить нас». Лермонтов словно накликал беду. В романе «Герой нашего времени» описана смертельная дуэль между Печориным и Грушницким. Говорили, что в образе фата и позера Грушницкого узнал себя отставной майор Николай Мартынов. Он был сыном винного откупщика, того самого, который завел висячие сады над Волгой. Мартынов учился в той же юнкерской школе, что и Лермонтов со Столыпиным. Во время учебы в «пестром эскадроне» они фехтовали друг с другом на эспадронах, во время службы в гвардии устраивали поэтические поединки, Лермонтов написал несколько колких эпиграмм на Мартынова, тот отвечал не менее острыми. Каким образом дошло дело до поединка на пистолетах, никто точно не знает. По свидетельству дам «водяного общества», размолвка возникла из-за пустяка, но Мартынов посчитал себя оскорбленным и вызвал Лермонтова на дуэль.
Подлинные обстоятельства дуэли, состоявшейся 15 июля 1841 г. у подножия горы Машук, до сих пор покрыты мраком, более непроницаемым, чем стена ливня, который обрушился на место поединка сразу после смертельного выстрела, сразившего поэта. Сложно выяснить роль Монго Столыпина в последней дуэли его друга и родственника. Допрошенные в качестве свидетелей корнет Михаил Глебов, титулярный советник князь Александр Васильчиков и отставной майор Николай Мартынов ввели в заблуждение следователей. Известно, что, находясь под арестом, они обменивались записками, договариваясь, что и как говорить. Впрочем, им не лучшим образом удалось согласовать позиции, отчего следственное и военно-судное дело содержит множество противоречий.
Глебов и Васильчиков объявили следователям, что секундантом Мартынова являлся Глебов, а Лермонтова – Васильчиков. То же самое подтвердил Мартынов. На самом деле секундантом Лермонтова был Столыпин, о чем на следствии не было сказано ни слова. Равным образом не было упомянуто о присутствии на месте поединка князя Сергея Трубецкого и предположительно еще нескольких лиц. Их сокрытие от следствия объяснялось опальным положением данных лиц. В случае со Столыпиным и Трубецким вполне можно было опасаться показательного применения закона по всей его строгости. Опальным офицерам грозила если не каторга, то лишение всех прав состояния и отдача в солдаты.
Глебов и Васильчиков, осведомленные о неприязни Николая I к Столыпину, взяли всю вину на себя. Вероятно, Столыпин принял эту услугу, понимая, что его товарищи немногим рискуют. Корнет Глебов мог рассчитывать на снисхождение как образцовый офицер, побывавший в плену у горцев, получивший тяжелое ранение, а главное, находившийся на водах для излечения совершенно официально, в отличие от Столыпина с его сомнительным свидетельством. Князь Васильчиков вообще многое мог себе позволить, будучи сыном сановника, занимавшего в те годы сразу два высших в Российской империи поста – председателя Государственного совета и председателя Комитета министров.
Между прочим, участие Монго Столыпина в качестве секунданта Лермонтова не было секретом для света. Об этом знало пятигорское «водяное общество», для которого гибель поручика Лермонтова стала главной темой светских разговоров. Слухи распространялись так быстро, что о негласном участии Столыпина в дуэли толковали за сотни верст от Пятигорска. Трудно представить, что следователи, среди которых были гражданские и полицейские чиновники, армейские офицеры и офицеры Отдельного корпуса жандармов, не были осведомлены об этих слухах. Тем не менее в следственном деле, сохранившемся в архиве Третьего отделения, имя Столыпина ни разу не упомянуто [61]. Все это являлось неизбежным результатом николаевских порядков, при которых главным достоинством чиновника считалось умение доложить вышестоящему начальнику именно то, что тот хотел услышать. Истина никого не интересовала, инициатива строго наказывалась. Показания великосветских свидетелей вполне устраивали все инстанции, а разоблачать лжесвидетельство сына первого сановника империи было бы крайне опрометчивым поступком. Наказание для участников поединка оказалось беспрецедентно мягким. Мартынов получил три месяца ареста, Глебова и Васильчикова освободили от ответственности: первого, учитывая его ранение, второго – «во внимании к заслугам отца».
Глебов, Столыпин, Трубецкой сошли в могилы, ничего не рассказав о дуэли. Почти ничего не открыл Мартынов, навечно заклейменный как убийца великого поэта. Лишь князь Васильчиков решился, по его словам, «прервать 30-летнее молчание, чтобы восстановить факты». Однако его признания, сделанные в разное время разным лицам, еще больше запутали картину. В своей статье, опубликованной в журнале «Русский архив» [62], князь, промолчавший тридцать лет, открыл не более того, о чем «водяному обществу» было известно через три часа после дуэли. Он упомянул, что Лермонтов лежал на земле, а «около него Столыпин, Глебов и Трубецкой». В личной беседе с редактором журнала «Русская старина» историком М.И. Семевским он уточнил: «Секундантов никто не имел. Глебов один был у обоих и нас троих (Столыпин, Трубецкой, кн. Сергей Васильевич, отец Морни)». При этом из описания Васильчикова явствует, что Столыпин и Трубецкой действовали именно как секунданты: «Столыпин скомандовал 3 раза, Мартынов побежал к барьеру, долго целил, и потому Трубецкой закричал: «Стреляйте! Стреляйте!» Возможно, князь имел в виду, что официальных секундантов не было, а их роль взяли на себя друзья поэта. Надо учитывать, что эти признания Васильчикова были записаны в конспективной форме, что затрудняет их понимание [63].
Но самые сенсационные признания Васильчиков сделал профессору Дерптского университета П.А. Висковатому, историку русской литературы и одному из первых исследователей творчества и биографии Лермонтова. Воспользуемся пересказом этих сведений, поскольку в них наиболее подробно освещается роль Столыпина. По словам князя, «Мартынов стоял мрачный со злым выражением лица. Столыпин обратил на это внимание Лермонтова, который только пожал плечами. На губах его показалась презрительная усмешка. Кто-то из секундантов воткнул в землю шашку, сказав: «Вот барьер». Глебов бросил фуражку в десяти шагах от шашки, но длинноногий Столыпин, делая большие шаги, увеличил пространство». Князю запомнилось, как Столыпин ногой отбросил шапку, которая откатилась еще на некоторое расстояние: «От крайних пунктов барьера Столыпин отмерил еще по 10 шагов, и противников развели по краям». Последовала команда «Сходитесь!». Противники подошли к барьеру. Лермонтов стал боком, как его учил Столыпин, чтобы уменьшить зону поражения. Рука с пистолетом была вытянута вверх, поэт демонстрировал, что не собирается стрелять. Его противник тщательно прицеливался. «В это время Столыпин крикнул: «Стреляйте! Или я разведу вас!..» Выстрел раздался, и Лермонтов упал как подкошенный, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые» [64].
Князь Васильчиков столько раз менял свои показания, что его слова вызывают сомнение у многих исследователей. Есть версия, что Столыпин и Трубецкой опоздали на дуэль, которая началась раньше из-за надвигавшейся грозы. Если же рассказ Васильчикова в общих чертах соответствует действительности, то Столыпин предпринял все, чтобы снизить риск смертельного исхода. Он максимально увеличил дистанцию, используя свой широкий шаг, и, скомандовав стрелять, не дал Мартынову слишком долго целиться у барьера. В то же время поединок был проведен не по «строгим правилам искусства». Например, дуэлянтов поставили на склон горы, одного выше, другого – ниже, то есть они находились в неравных условиях. Обращает на себя внимание отсутствие на месте поединка врача, который мог бы оказать первую помощь раненому. Васильчиков вспоминал: «…доктора, к которым мы обращались, все наотрез отказались. Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум господам медикам, но получил такой же ответ, что на место поединка по случаю плохой погоды (шел проливной дождь) они ехать не могут» [65]. Часть вины, безусловно, лежит на Монго Столыпине. Впоследствии хорошо знавшие его люди изумлялись, как Монго с его дуэльным опытом допустил такие непростительные ошибки.
